Доклад Первого секретаря ЦК КПСС, Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС ["закрытый доклад"] и Постановление съезда о "Культе личности и его последствиях", 25 февраля 1956

Введение

На фоне большинства докладов на съезде 1956 г., которые, как и все прежние доклады по такому поводу, рапортовали об очередных успехах, а также сообщений прессы прежних лет о растущих завоеваниях социализма, доклад Хрущева произвел сенсацию. Благодаря его непривычной откровенности создавалось впечатление, что речь идет о фундаментальной критике сталинизма, который наложил свою печать на всю общественную жизнь страны – на экономику и армию, на культуру и науку, а также на политику многонационального государства в области народонаселения. До недавнего времени такого рода критика советского режима имела место только со стороны бывших сторонников системы, таких как Милован Джилас, Вольфганг Леонгард и Чеслав Милош, произведения которых в то время могли издаваться только за рубежом. Доклад Хрущев содержал схожего рода фундаментальную, хотя и ограничивавшуюся преступлениями сталинского времени, критику. Отличительная особенность этой критики состояла в том, что она прозвучала из самого политического центра мирового коммунизма.

Непривычная критика в адрес Сталина, который сродни иконе в течение десятилетий служил объектом поклонения и прославления и одновременно гарантией свободы от "капиталистического гнета", имело шокирующее действие. Непривычным было и то, что доклад был озвучен при закрытых дверях, а его содержание стало известно сначала из неофициальных, в том числе русскоязычных, публикаций и радиопередач заграницей; в самом Советском Союзе одна из его многочисленных версий увидела свет только во время Перестройки. Та дверь за семью печатями, за которой доклад хранился в тайне от советской общественности, была приокрыта только один раз: в 1956 г. особые уполномоченные ЦК зачитывали отдельные выдержки из него на закрытых партийных собраниях, специально созванных с этой целью по всей стране. При этом было запрещено копировать, записывать или стенографировать его текст. После этого хрущевский доклад сразу же убрали подальше.

Цель Хрущева состояла в том, чтобы разоблачить и осудить перед партией преступления Сталина против членов собственной партии и народов СССР. При этом обращал на себя внимание тот факт, что в рассуждениях Хрущева, в отличие от западных публикаций на эту тему, на первом плане стояло не намерение окончательно свести счеты с советской системой. В то время как западные ученые и публицисты исходили из непосредственной связи между сталинскими преступлениями, с одной стороны, и утверждением авторитарной государственной и общественной системы, с другой, сам Хрущев не расценивал преступления сталинизма, достигшие широкого размаха после XVII създа партии, как упущения периода строительства социализма, а отводил их исключительно на счет заблуждений Сталина, вызванных чертами его характера. В результате главной темой хрущевского доклада стал публичный культ Сталина, допущенный и всячески поддерживаемый самим вождем, а также культ практически всех представителей государственной и партийной верхушки; озвученная им критика не касалась ни его самого, ни лиц из его ближайшего окружения.

Однако значение доклада не исчерпывалось его неожиданной откровенностью и выраженной в нем критикой в адрес Сталина. Оно заключалось скорее в характере его восприятия общественностью, а также в тех далеко идущих последствиях, которые он повлек за собой в Советском Союзе и за рубежом, т.е. в государствах-сателлитах Восточной Европы и в коммунистических партиях Запада. Поначалу предполагалось, что доклад Хрущева станет отправной точкой выдержанной в коммунистическом духе демократизации партии. Однако в итоге он приобрел значение, которое как в пространственном, так и во временном отношении значительно выходило за рамки этих изначальных замыслов. Не вызывает сомнения тот факт, что это было связано с реальными особенностями советской системы, для которой было характерно практически непреодолимое разногласие между политическими целями и общественной действительностью. Несмотря на то, что резкая критика Хрущева была направлена только против таких отдельных явлений советской системы, как культ личности, она неизбежно заключала в себе, что подвердится непосредственно после того, как доклад станет общим достоянием, опосредованную критику основ этой системы и ее представителей.

Уже накануне XX съезда Хрущев распространил проект своего доклада среди членов Президиума ЦК, надеясь таким образом получить их поддержку. Т.к. некоторые из них ясно ощущали связь между критикой таких отдельных феноменов, как террор, вина за который возлагалась на Сталина, и критикой всей системы и опасались, что последствия, которые могло иметь разоблачение преступлений государственного и партийного руководства, окажутся непредсказуемыми, официальные мнения разделились. Однако Хрущев проявил готовность взять всю ответственность за выступление на себя. Он пошел на риск, что дискуссия на съезде может стать достоянием общественности, и проигронировал сомнения своих коллег. Ему казалось важным, не только молча реабилитировать членов партии, ставших жертвами сталинского террора, но и поставить в известность – по меньшей мере партийную общественность – об обстоятельствах, при которых они в свое время были арестованы. В конце концов, речь шла все-таки о сотнях тысяч людей. После смерти Сталина в марте 1953 г. они начали возвращаться из лагерей – большей частью в свои родные места. Некоторые из них находились среди делегатов XX съезда партии. Однако это намерение, предположительно имевшееся у Хрущева, основывалось не на моральных соображениях. Равным образом не обнаруживается никакой связи с повторными заявлениями о "внутрипартийной демократии" или о "возвращении к ленинским нормам", новому варианту псевдопролетарской диктатуры. Если принять во внимание политические условия времени, то речь шла о маневре, препринятом Хрущевым из соображений внутрипартийной политики, – новому главе КПСС было важно заручиться поддержкой низов партии, создав таким образом условия, необходимые для борьбы за власть наверху. Большинство членов Президиума ЦК в большей или меньшей степени понимало, что в данном случае речь идет об опасной игре. Если учесть то обстоятельство, что жертвы репрессий и те, кто сумел избежать их, жили и работали рядом, то было неизбежным, что члены партии задавались принципиальным вопросом о соотношении видимой и реальной действительности, и искали объяснение тому, почему между ними существует противоречие, одновременно размышляя о том, какая доля ответственности за это лежит на самой системе, а какая – на отдельных лицах. Т. к. речь шла о вопросах, которые по мнению Хрущева, если рассматривать их с точки зрения значения для вопроса о власти, не обнаруживали никакой связи с последним, он считал, что их можно отложить на будущее.

Т.о. критика культа личности должна была с самого начала принимать в расчет самые разные обстоятельства, что заставляло Хрущева постоянно прибегать к различным уловкам, а в случае со Сталиным – лавировать между похвалой и осуждением. С одной стороны, Хрущев положительно оценивал меры Сталина по "построению социализма" – поначалу "в одной стране" –, которое в качестве ближайшей задачи вытеснило цель мировой революции. Однако, что касалось чисток в партии, выселения и уничтожения значительных групп населения и многих народов СССР, то они, по его мнению, целиком и полностью были на совести Сталина. Двусторонняя и противоречивая оценка, которую Хрущев дал Сталину, напомнив, что они был хорошим руководителем государства, героем войны и вождем партии, и одновременно осудив его как диктатора, достойного всякого порицания, пролила новый свет и на его собственную фигуру. Теперь он представал уже не одним из тех, кто в течение последних двух с половиной десятилетий входил в ближайшее политическое окружение Сталина, а всего лишь винтиком в огромном механизме сталинской государственной машины. Резко отмежевавшись от Сталина, Хрущев получил возможность выступить в роли "спасителя социализма", который был призван устранить "отклонения" отдельных лиц от генеральной линии партии. Кроме того, критика Сталина, исходившая из уст Хрущева, была воспринята как в Советском Союзе, так и практически во всех странах Восточного блока, как признак – пусть и проходившей под советскими лозунгами – нормализации политических и общественных отношений. Т.о. имело место именно то, чего многие ожидали уже после победы над фашизмом, и чего в свое время не случилось, потому что в 1946 г. внутриполитическое развитие обернулось новым ужесточением диктатуры, а именно – разрядка общей ситуации. В этой связи часто указывалось на то, что начиная с 1956 г. политические противники власти уже не должны были опасаться за свою жизнь, а как правило – справедливо или несправедливо – только понижались в чине, снимались с работы, переводились на другое место службы в провинции или отправлялись в ссылку. Тем самым Хрущев якобы придал власти человеческое лицо. Однако нужно заметить следующее: Даже в закрытом докладе Хрущева вопрос об ответственности высокопоставленных деятелей партии и государства за преступления Сталина не обсуждался.

Доклад Хрущева окончательно подтвердил, что меры, принятые уже в первые годы после смерти советского вождя и нацеленные на ослабление и прекращение репрессий сталинского времени, являлись составной частью десталинизации, будучи т.о. не случайными и создавая предпосылки для дальнейших шагов в данном направлении. Наряду со многими другими событиями этих лет в этом контексте следует рассматривать освобождение и возвращение реабилитированных заключенных, постепенное, но вполне целенаправленное изъятие из обращения произведений, воспевавших Сталина, которое началось уже в апреле-мае 1953 г., сокращение числа громогласных и безмерных сообщений о собственных достижениях, иллюстрацией которых стали произведения социалистического реализма. Все это свидетельствовало о том, что эпоха сталинского террора окончательно осталась в прошлом, что с началом политической, а вскоре и культурно-политической "оттепели", в политике и обществе близились новые времена, когда страх должен был окончательно исчезнуть.

Впечатление о Советском Союзе за рубежом было схожим. Ведь Хрущев приводил все доказательства того, что "холодная война", начатая Сталиным, закончилась, что в будущем, несмотря на все идеологические различия, возможно – как провозглашал лозунг его внешней политики – "мирное сосуществование" различных политических и общественных систем. Как следствие, доклад Хрущева следует рассматривать кроме всего прочего в контексте советских соображений относительно нормализации отношений с западными державами. Попытками, на тот момент уже предпринятыми в этом направлении, можно считать Государственный договор с Австрией (1955 г.), который урегилировал вывод войск союзников из Австрии и вопрос о ее статусе нейтрального государства, возращение немецких военнопленных на Родину, установление дипломатических отношений между Советским Союзом и Федеративной Республикой Германией после визита Аденауэра в Москву, а также Всемирный фестиваль молодежи в Москве (1957), ознаменоваший собой одну из первых попыток преодолеть изоляцию Советского Союза в мире культуры, после того, как было покончено с его политической изоляцией.

И хотя критика преступлений Сталина заставила всех вздохнуть свободней, мало кто мог и хотел верить, что доклад Хрущева сможет восстановить веру в способность социализма к развитию. Эта вера партии и общества была поколеблена ввиду разочарования, вызванного непомерно большим числом арестов, казней и заключенных при Сталине. Более того, обстоятельства выступления Хрущева на съезде, а также судьба его доклада в обществе свидетельствуют о том, что основополагающая нормализация всех сфер внутренней жизни в то время не имела места. Доклад Хрущева состоялся при закрытых дверях; советский народ не был ознакомлен с официальной версией текста ни в письменном, ни в устном виде; распространение получили только отдельные, несущественные по своему значению пассажи текста, не передававшие его основного смысла; вся информация доходила до общественности только благодаря устной пропаганде. Как следствие, доклад Хрущева стал предметом различных интерпретаций, вызвав череду слухов и умозрительных рассуждений, распространявшихся с молниеносной быстротой. Они вращались вокруг вопроса о том, следует ли расчитывать на новый этап либерализации, учитывая то, что уже начиная с 1954 г. дали о себе знать первые признаки оттепели. Эти и другие обстоятельства свидетельствуют о том, что доклад вождя партии и советского государства, как считали и считают до сих пор историки, служил скорее усилению его политической позиции, чем отправной точкой нового этапа развития. Т.о. докладу отводилась та же роль, что и амнистии политических заключенных и уголовников, объявленной Берией весной 1953 г., или начавшейся уже после устранения Берии, весной 1954 г. при Хрущеве реабилитации. Кроме того, доклад представлял собой попытку разрядить напряженность, существовавшую в отношениях между деятелями партии и государства "сталинского призыва", по прежнему сохранявшими свое высокое положение, и членами партии, которые начиная с 1954 г. стали возвращаться из лагерей.

Несмотря на то, что доклад Хрущева по сути своей явился откровением, он с самого начала оставлял какой-то неопределенный осадок. Об этом можно судить по тем многочисленным вопросам, которые задавали себе – как стало известно сегодня – не только простые читатели и специалисты на Западе, но и их современники в Советском Союзе. Так н-р, возникал вопрос, почему XX съезд партии почтил минутой молчания Сталина и других, на тот момент уже умерших, видных членов партии, но не отдал дань памяти миллионам жертв сталинизма, о которых шла речь в докладе Хрущева, и не проронил ни одного слова соболезнования в адрес их близких.

Доклад Хрущева не заложил основы для пересмотра взаимоотношений между партией, государством и обществом. Тем не менее его признание себя сторонником антисталинизма было расценено советской общественностью и государствами-сателлитами социалиcтического лагеря как начало давно и с нетерпением ожидавшейся либерализации. Эти надежды стали угасать по мере того, как приходило осознание, что в своем докладе Хрущев дал только объяснение причин сталинского террора, стремясь предупредить "молчаливую реабилитацию", а новая гласность на самом деле представляет собой псевдогласность. Казалось, что политическое руководство заинтересовано скорее в замалчивании фактов, чем в их всестороннем освещении. Вместо того, чтобы выступить с самокритикой и назвать вещи своими именами, оно делало вид, что считает вполне достаточным проинформировать общественность только об отдельных явлениях, да и то в общих чертах. Тем самым возникло еще одно расхождение, а именно между намерением восстановить историческую правду и законность, с одной стороны, и отношением к ним в действительности.

Очевидным был тот факт, что хотя Хрущев в своем докладе сосредоточился на преступлениях Сталина, произошло именно то, чего боялись с самого начала – его выступление стало поводом для многочисленных вопросов и опрокинув все первоначальные планы, поставило перед руководством новые политические проблемы. При неблагоприятных политических обстоятельствах доклад мог поставить на карту само существование режима. Это со всей ясностью показали или покажут события в Польше (1956), Венгрии (1956), а спустя некоторое время и в ЧССР (1968).

Следует считать доказанным, что партийное и государственное руководство, несмотря на всю опасность возникновения вопросов принципиального характера, верило в возможность направлять и держать под контролем отношение общества к "преступлениям Сталина". С одной стороны оно считало необходимым разоблачение преступлений Сталина – заметьте: не сталинизма. Но в то же время оно строго следило за тем, чтобы все отчеты об этом событии в прессе держались в рамках этой разрешенной свободы и не вызывали неадекватных реакций. Эта позиция нашла свое выражение в постановлении XX съезда партии "О культе личности и его последствиях", опубликованном в "Правде" 30 июня 1956 г. Ввиду удвоенного контроля (дозировка информации и цензура), а также существования сверхмощной системы государственной безопасности руководство партии и государства чувствовало себя в безопасности. Его представители были убеждены в том, что критический потенциал, содержащийся в докладе Хрущева, не представляет собой непосредственной угрозы для партии и государства, что нарушение советской системой принципов законности может быть частично устранено без опасных последствий для самой системы. Задним числом становится ясно, что такая система как советская, которая подобно карточному домику жизделась на вертикальных структурах, неизменно должна была подвергнуться радикальным изменениям, как только одна из карт будет вынута из его каркаса.

Кроме того, с позиции сегодняшего дня кажется очевидным, что уже сам язык доклада должен был послужить сигналом для современников, что речь идет не о проведении нового политического курса, а об исправлении ошибок, имевших место в прошлом, с целью дальнейшего усиления и консолидации партийного и государственного аппарата. Докладчик неоднократно использовал такие выражения как "внутрипартийная демократия", "социалистическая законность", "развитие советской демократии" и "демократический централизм". Речь шла о дискурсивных стратегиях политической борьбы, заимствованных из официального дискурса и отсылавших скорее к основополагающим идеям коммунизма, чем к либерализации, которую ожидало общество. Т.к. текст доклада распространялся (а именно – шаг за шагом, с оглядкой на господствующую иерархию и под контролем со стороны внутрипартийных каналов) только среди членов КПСС и "братских" коммунистических партий, позволительно сделать вывод о том, что адрессатом доклада советского вождя была партия, а не весь советский народ.

На сегодняшний день можно считать доказанным, что Хрущев не предвидел тех далеко идущих последствий, которое повлечет за собой его выступление во всем мире, стремясь в первую очередь укрепить свою собственную политическую позицию.

Карл Аймермахер

(Перевод с нем.: Л. Антипова)