Einführung:Mitteilung über die Dreimächtekonferenz von Berlin (Konferenz von Potsdam)
Der britische Premierminister Winston Churchill war im Frühjahr 1945 tief beunruhigt über die Entwicklung in Osteuropa und schlug dem neuen amerikanischen Präsidenten Harry S. Truman noch vor der deutschen Kapitulation eine Konferenz mit Stalin über die Zukunft Deutschlands vor. Man einigte sich schließlich auf Potsdam als Konferenzort. Churchill gab der Konferenz den viel sagenden Codenamen „Terminal“ – Endstation. Am Nachmittag des 17. Juni 1945 begann dann im Schloss Cecilienhof die dritte „Kriegskonferenz“ der „Großen Drei“.
Trotz der unterschwelligen Spannungen, der vielfältigen Differenzen der Westalliierten mit der Sowjetunion und des zeitweise offen zutage tretenden Misstrauens, insbesondere Stalins gegenüber Truman und Churchill, war auf der Konferenz nicht mit Milde gegenüber den Deutschen zu rechnen – auch nicht von Briten und Amerikanern: „Noch hasste und fürchtete der ganze Kontinent Deutschland mehr als Russland“, wie es Robert Murphy, der politische Berater des amerikanischen Oberbefehlshabers in Deutschland, General Eisenhower, formulierte. Man einigte sich daher schnell auf politische und wirtschaftliche Grundsätze zur künftigen Behandlung Deutschlands, die im Grunde schon seit der Konferenz in Jalta (4. bis 11. Februar 1945) unstrittig waren: Entwaffnung, Entmilitarisierung, Entnazifizierung, demokratische Umgestaltung des Erziehungs- und Gerichtswesens, Wiederaufbau des politischen Lebens und der lokalen Selbstverwaltung nach „demokratischen“ Grundsätzen. Übermäßige Konzentration der Wirtschaft sollte vernichtet und „das Hauptgewicht auf die Entwicklung der Landwirtschaft und der Friedensindustrie für den inneren Bedarf“ gelegt werden. Einzelne Formulierungen wurden wörtlich den „Richtlinien für die amerikanische Delegation“ entnommen, was bei den Amerikanern später den Eindruck verstärkte, die Konferenz sei für sie ein voller Erfolg gewesen.
In allen Beratungen rückte eine Frage immer mehr in den Mittelpunkt, die mitentscheidend für das weitere Schicksal Deutschlands werden sollte: die Reparationen. Keiner der „Großen Drei“ sprach in Potsdam noch von der Zerstückelung Deutschlands in Einzelstaaten; diese Frage galt als erledigt (nachdem Stalin, wie wir heute wissen, an dieser Auffassung bis Ende des Krieges festgehalten hatte). Als Stalin seine Forderung von Jalta wiederholte – 10 Milliarden Dollar Reparationen für sein Land –, lehnten Amerikaner und Briten dies als unannehmbar ab.
Die Lösung des Problems klang simpel und harmlos, tatsächlich erwies sie sich für die Einheit Deutschlands als verhängnisvoll. Die Amerikaner schlugen vor, dass jede Besatzungsmacht ihre Reparationsansprüche aus ihrer jeweiligen Zone befriedigen solle. Die Sowjetunion sollte darüber hinaus von den Reparationen der westlichen Besatzungszonen 10 % gratis und 15 % im Austausch gegen Sachlieferungen, in erster Linie Lebensmittel, erhalten. Eine konkrete Zahl wurde nicht mehr genannt; allerdings sollte die Entnahme der Reparationen der deutschen Bevölkerung genügend Mittel belassen, um ohne Hilfe von außen zu existieren.
Am 25. Juli wurde die Konferenz unterbrochen. In Großbritannien war ein neues Parlament gewählt worden, und Churchill flog nach London, um am nächsten Tag bei der Bekanntgabe des Wahlergebnisses zugegen zu sein. Er kehrte nicht mehr nach Potsdam zurück. Die Briten hatten sich gegen ihn ausgesprochen, der neue Premierminister hieß Clement Attlee, der Gewerkschafter Ernest Bevin wurde neuer Außenminister. Sie nahmen am 28. Juli in Potsdam die Plätze von Churchill und Eden ein.
Unter Zeitdruck ging die Konferenz zu Ende; Stalin erkrankte für zwei Tage, in denen die Außenminister der USA und der Sowjetunion, Byrnes und Molotov, den „kleinen Kuhhandel“, wie es Byrnes privat bezeichnete, perfekt machten: Bei Annahme des amerikanischen Reparationsplans durch die Sowjetunion und Aufnahme Italiens in die UNO würden Amerikaner und Briten die von der Sowjetunion gewünschte Oder-Neiße-Linie – und zwar die westliche Neiße – als polnische Westgrenze anerkennen. Für Molotov war dies insgesamt ein „Schritt nach vorn“ – so am 5. August in einem Runderlass an die Botschafter und Gesandten –, sicherte der Plan doch der Sowjetunion Handlungsfreiheit in der eigenen Zone. Die bekundete Absicht, Deutschland wenn auch nicht als politische, so doch zumindest als „wirtschaftliche Einheit“ zu behandeln, wurde mit dieser „Zonenteilung“ ad absurdum geführt.
Über die Frage der Oder-Neiße-Linie war es während der Konferenz zu heftigen Auseinandersetzungen gekommen. Churchill war entschieden gegen eine zu weite Ausdehnung Polens nach Westen, wobei im Zusammenhang mit der Vertreibung der Deutschen weniger humanitäre Gründe eine Rolle spielten als die wirtschaftlichen Folgen, die er befürchtete. Der Vorbehalt der Anglo-Amerikaner, dass „die endgültige Festlegung der Westgrenze Polens bis zur Friedensregelung zurückgestellt werden sollte“, hatte zunächst nur Alibifunktion und war ein Lippenbekenntnis, da sie gleichzeitig der Umsiedlung der deutschen Bevölkerung in „ordnungsgemäßer und humaner Weise“ zustimmten. Niemand in Potsdam konnte ernsthaft daran glauben, dass dies durch einen Friedensvertrag rückgängig gemacht werden könnte.
Im Hinblick auf die spätere Teilung Deutschlands kommt der Konferenz in Potsdam eine viel größere Bedeutung zu, als in der Forschung lange angenommen worden ist. Auf britischer Seite wurde diese Problematik schon von Anfang an sehr deutlich erkannt. „Es ist unvorstellbar“, so hieß es intern, „dass ein Deutschland, das nicht als wirtschaftliche Einheit behandelt wird, sehr lange als politische Einheit behandelt werden kann.“ Der Leiter der Deutschlandabteilung im Foreign Office, John Troutbeck, konnte sich nur schwer vorstellen, „dass eine solche Regelung Deutschland nicht vollständig in zwei Teile teilen wird, so sehr wir auch versuchen mögen, ein solches Ergebnis zu verhindern“. Sir David Waley aus dem Schatzamt sah im Grunde nur noch die Möglichkeit, „mitten durch Deutschland eine Grenze zu ziehen und östlich von ihr alles von Russland verwalten und unter das sowjetische System des Staatssozialismus stellen zu lassen und westlich von ihr alles unter britische, amerikanische und französische Verwaltung zu stellen, in der Absicht, sobald wie möglich ein normales wirtschaftliches Leben wiederherzustellen“.
Am 1. August 1945 informierte Attlee die Regierungschefs der Dominien über Verlauf und Ergebnis der Verhandlungen, die, so Attlee, „eine solide Grundlage für weitere Fortschritte bilden“; die Einheit der Alliierten sei dabei entscheidend.
Der Ministerpräsident der Republik Südafrika, der greise Feldmarschall Smuts, war über so viel politische Kurzsichtigkeit geradezu erschüttert. Er warnte vor der sowjetischen Gefahr, die sich als neue Bedrohung für Europa und die Welt erhebe, für die Potsdam jedoch blind gewesen sei. Auf der Konferenz sei größter Schaden angerichtet worden: „Deutschland wird zum Notstandsgebiet in Europa mit einem niedrigen Lebensstandard werden. Dies wird auch auf die umliegenden Länder katastrophale Auswirkungen haben. So entsteht ein Infektionsherd im Herzen des Kontinents [...] Potsdam“, so sein Resümee, „eröffnet deprimierende Aussichten.“
Ähnliche Zweifel plagten auch George F. Kennan, Botschaftsrat an der amerikanischen Botschaft in Moskau. Er war entsetzt darüber, dass Truman ein Dokument unterzeichnet hatte, in dem „so dehnbare Begriffe wie ‚demokratisch‘, ‚friedlich‘, ‚gerecht‘„ auftauchten; dies lief seiner Meinung nach „allem direkt zuwider, was siebzehn Jahre Russlanderfahrung mich über die Technik des Verhandelns mit der sowjetischen Regierung gelehrt hatten“. Kennan weiter: „Die Idee, Deutschland gemeinsam mit den Russen regieren zu wollen, ist ein Wahn. Ein ebensolcher Wahn ist es, zu glauben, die Russen und wir könnten uns eines schönen Tages höflich zurückziehen, und aus dem Vakuum werde ein gesundes und friedliches, stabiles und freundliches Deutschland steigen. Wir haben keine andere Wahl, als unseren Teil von Deutschland – den Teil, für den wir und die Briten die Verantwortung übernommen haben – zu einer Form von Unabhängigkeit zu führen, die so befriedigend, so gesichert, so überlegen ist, dass der Osten sie nicht gefährden kann. […] Zugegeben, dass das Zerstückelung bedeutet. Aber die Zerstückelung ist bereits Tatsache, wegen der Oder-Neiße-Linie. Ob das Stück Sowjetzone wieder mit Deutschland verbunden wird oder nicht, ist jetzt nicht wichtig. Besser ein zerstückeltes Deutschland, von dem wenigstens der westliche Teil als Prellblock für die Kräfte des Totalitarismus wirkt, als ein geeintes Deutschland, das diese Kräfte wieder bis an die Nordsee vorlässt.“
Diese Äußerungen werden wohl auch deshalb immer wieder zitiert, weil die Entwicklung in Deutschland dann genauso verlaufen ist. Die Frage bleibt, ob es nicht doch andere Möglichkeiten gegeben hat. Die Chance zu einer gesamtdeutschen Politik hätten beispielsweise die zentralen Verwaltungsstellen bieten können, auf deren Einrichtung sich die Konferenzteilnehmer verständigt hatten. Zwar war in der Vereinbarung über das Kontrollverfahren in Deutschland festgelegt, dass die vier Siegermächte (einschließlich des in Potsdam nicht beteiligten Frankreich) in ihren jeweiligen Besatzungszonen die höchste Regierungsgewalt eigenständig ausüben sollten; zugleich aber war vereinbart worden, dass sie im Alliierten Kontrollrat „in den Deutschland als Ganzes betreffenden Fragen“ gemeinsam handeln würden. Und gesamtdeutsche Zentralverwaltungen für Finanzen, Transport, Verkehr, Außenhandel und Industrie hätten die Beschlüsse des Kontrollrates einheitlich in den vier Zonen verwirklichen sollen.
Doch dazu kam es nicht. Frankreich hatte andere Vorstellungen von der Zukunft Deutschlands und legte in allen Deutschland als Ganzes betreffenden Fragen sein Veto im Alliierten Kontrollrat ein.
In Potsdam war auch der Rat der Außenminister eingerichtet worden. In dessen Konferenzen in London (1945 und 1947), Paris (1946) und Moskau (1947) traten dann jene Probleme zutage, die in Potsdam mit Kompromissformeln kaschiert worden waren. Deutschland wurde letztlich geteilt – und 1990 wiedervereint. Als irreversibel erwies sich allerdings die Oder-Neiße-Lösung von Potsdam.
Bei anderen „Lösungen“ stellt sich die Frage, ob die westlichen Regierungschefs nur naiv gewesen waren, etwa bei der Abtretung von Königsberg als „eisfreien“ Hafen an die Sowjetunion: Königsberg war weder ein Hafen noch eisfrei. Oder die Frage des „deutschen Eigentums“ in Österreich, die zum Freibrief für die Sowjetunion wurde, ihre Zone in Österreich zehn Jahre lang auszubeuten.
Über die rechtliche Bedeutung der Potsdamer Beschlüsse wurde später lange gestritten. Nach östlicher Interpretation war in Potsdam ein rechtsverbindliches „Abkommen“ geschlossen worden; für die Sowjetunion wurde es geradezu zur „Heiligen Schrift“ – wie es Frank Roberts im Foreign Office im Frühjahr 1946 einmal formulierte.
Moskaus Vorwurf, die Westmächte hätten das Abkommen in der Folgezeit ständig gebrochen, ist so allerdings nicht zu halten. So entnahm die Sowjetunion entgegen den Potsdamer Absprachen Reparationen aus den laufenden Produktionen und lieferte keine Nahrungsmittel für Reparationen aus den Westzonen, was insbesondere in der britischen Zone zu großen Problemen führte. Die in Potsdam vereinbarte „wirtschaftliche Einheit“ Deutschlands war so nicht erreichbar. Das war denn auch praktisch der frühzeitige Schlussstrich unter die Vier-Mächte-Verwaltung Deutschlands und damit das Ende der in Potsdam vereinbarten Politik. Aus westlicher Sicht war dafür die Sowjetunion verantwortlich.
Zwei weitere Entscheidungen von Potsdam hatten historische Bedeutung, die weit über Deutschland und Europa hinausreichten: Zum einen gab Truman von Potsdam aus den Befehl zum Abwurf der Atombombe auf Japan. Am 16. Juli war in Alamogordo in New Mexico die erste Atombombe erfolgreich gezündet worden, worüber Stalin durch seine Spione bestens informiert war – was Truman wiederum nicht wusste. Damals begann jedenfalls der atomare Wettlauf der beiden Supermächte. Zum anderen ermöglichte die Vereinbarung, dass die Japaner in Vietnam im Norden von den Chinesen und im Süden von den Briten entwaffnet werden sollten, Frankreich die Rückkehr als Kolonialmacht in Indochina – mit weitreichenden Folgen: zunächst dem Indochina-, dann dem Glossar:Vietnamkrieg.
Весной 1945 г. британский премьер-министр Уинстон Черчилль был глубоко обеспокоен развитием событий в Восточной Европе и еще до капитуляции Германии предложил новому американскому президенту Гарри С. Трумэну провести со Сталиным конференцию о будущем Германии. В конце концов стороны договорились о месте проведения конференции – им должен был стать Потсдам. Черчилль дал конференции многообещающее кодовое название «Терминал», что значило по-английски – «конечный пункт». 17 июня 1945 г., во второй половине дня началась третья «Военная конференция» «Большой тройки».
Несмотря на скрытую напряженность, на многочисленные разногласия между западными союзниками и Советским Союзом, на нередко открыто проявляемое недоверие, в особенности со стороны Сталина по отношению к Трумэну и Черчиллю, на конференции не приходилось рассчитывать на снисхождение к немцам, в том числе со стороны британцев и американцев. «Весь континент пока еще ненавидел и боялся Германию больше, чем Россию», – свидетельствовал Роберт Мэрфи, политический советник генерала Эйзенхауэра, американского Главнокомандующего в Германии. Поэтому участники конференции быстро договорились о политических и экономических принципах будущего отношения к Германии, которые в целом не вызывали споров уже со времен Ялтинской конференции (4-11 февраля 1945 г.): разоружение, демилитаризация, денацификация, демократические преобразования в структурах образования и судопроизводства, восстановление политической жизни и местного самоуправления на основе «демократических» принципов. Следовало ликвидировать чрезмерную концентрацию промышленности и уделить «основное внимание развитию сельского хозяйства и мирной промышленности для внутренних целей». Отдельные формулировки были дословно взяты из «Директив для американской делегации», что позднее укрепило американцев во мнении, что конференция означала для них полный успех.
В ходе консультаций первостепенное значение стал приобретать вопрос о репарациях, который позже явился одним из решающих для дальнейшей судьбы Германии. В Потсдаме уже ни одна из держав «Большой тройки» не выступала с предложением о расчленении Германии на отдельные государства; этот вопрос считался решенным (при том, что Сталин, как сегодня известно, занимал подобную позицию до конца войны). Кроме того, ялтинское требование Сталина – 10 миллиардов долларов репараций для своей страны – было отклонено американцами и англичанами как неприемлемое.
Хотя решение проблемы звучало просто и безобидно, на самом деле оно сыграло роковую роль в вопросе о единстве Германии. Американцы предложили, чтобы каждая оккупационная держава удовлетворяла свои репарационные требования в своей зоне оккупации. Кроме того, предусматривалось, что Советский Союз получит 10 % от суммы репараций от западных зон бесплатно и 15 % – в обмен на поставки товаров, в первую очередь, продовольствия. Конкретные цифры уже не назывались, однако после репарационных платежей у немецкого населения должно было оставаться достаточно средств для дальнейшего существования без внешней помощи.
25 июля конференция была прервана. В Великобритании был избран новый парламент, и Черчилль улетел в Лондон, чтобы на следующий день присутствовать при оглашении результатов выборов. В Потсдам он больше не вернулся. Британцы проголосовали против него, новым премьер-министром стал Клемент Эттли, а новым министром иностранных дел – профсоюзный деятель Эрнст Бевин. 28 июля они заняли места Черчилля и Идена в Потсдаме.
Конференция была завершена из-за цейтнота, в котором оказались ее участники. В течение двух дней Сталин был болен. За эти два дня министры иностранных дел США и Советского Союза, Бирнс и Молотов, договорились о «маленькой закулисной сделке», как выразился Бирнс в частной беседе: если Советский Союз согласится на американский план репараций и принятие Италии в ООН, то американцы и британцы признают в качестве западной границы Польши линию Одер-Нейсе, за которую ратовала советская сторона, причем с западной стороны Нейсе. С точки зрения Молотова, тем самым был сделан «шаг вперед» (так значилось в общем указе послам и посланникам), поскольку такой план обеспечивал Советскому Союзу свободу действий в собственной зоне оккупации. Заявление о намерении рассматривать Германию пусть не как политическую, но хотя бы как «экономическую общность», при таком «разделении на зоны» теряло всякий смысл.
Во время конференции возникли бурные дискуссии по вопросу о «линии Одер-Нейсе». Черчилль был решительно против слишком большого расширения Польши в сторону запада, причем здесь роль играли не столько гуманитарные причины в связи с изгнанием проживавших там немцев, сколько экономические последствия, которых он опасался. Оговорка англичан и американцев, согласно которой «окончательное установление западной границы Польши должно быть отложено до мирного урегулирования» поначалу выполняла функцию алиби и существовала только на словах, поскольку одновременно они согласились на переселение немецкого населения «организованным и гуманным способом». Никто в Потсдаме не мог всерьез верить в то, что этот процесс можно будет обратить вспять, заключив мирный договор.
С точки зрения последующего раздела Германии, конференция в Потсдаме имела гораздо бóльшее значение, чем то, которое долгое время признавалось за ней исследователями. Британская сторона с самого начала очень хорошо осознавала эту проблему. «Трудно себе представить, – говорилось на внутренних совещаниях, – что можно очень долго рассматривать Германию как политическое целое, не рассматривая ее как экономическое целое». Такой точки зрения придерживался руководитель отдела Германии в Министерстве иностранных дел, Джон Траутбек, считавший, «что в случае такого решения вся Германия окажется разделенной на две части, как бы мы ни старались предотвратить этот результат». Сэр Дэвид Вэйли, представитель Государственного казначейства, видел лишь одну возможность: «провести границу посередине Германии и всё, что находится восточнее этой границы, поставить под управление России и советской системы государственного социализма, а всё, что западнее неё – под британское, американское и французское управление, с целью как можно быстрее восстановить нормальную экономическую жизнь».
1 августа 1945 г. Эттли проинформировал глав правительств стран-членов Британского содружества о ходе и результате переговоров, которые, как сообщил Эттли, «образуют солидную основу для дальнейшего прогресса»; по оценке Эттли, решающим при этом является единство союзников.
Премьер-министр Южно-Африканской Республики, фельдмаршал Смутс, был прямо-таки потрясен такой политической близорукостью. Он предупредил о новой – советской – опасности для Европы и всего мира, которую Потсдам в своей слепоте, однако, игнорирует. Конференция, по его словам, может обернуться огромным вредом: «Германия станет зоной бедственного положения в Европе с низким жизненным уровнем. Это будет иметь катастрофические последствия и для окружающих её стран. Таким образом, в сердце континента возникнет очаг инфекции [...] Перспективы Потсдама, - такой вывод делал он, - являются удручающими».
Аналогичные сомнения мучали и Джорджа Ф. Кеннана, советника американского посольства в Москве. Он пришел в ужас от того, что Трумэн подписывает документ, в котором мелькают «столь растяжимые понятия, как «демократический», «мирный», «справедливый»; это, по его мнению, «напрямую противоречит всему, чему меня научил семнадцатилетний опыт ведения переговоров с советским правительством». Далее Кеннан писал: «Идея совместного правления Германией вместе с русскими – это сумасшествие. Таким же сумасшествием является вера в то, что русские и мы в один прекрасный день вежливо отойдем в сторонку, и из ничего появится здоровая и мирная, стабильная и дружественная Германия. У нас нет другого выхода, как добиться для нашей части Германии, для той части, за которую мы и британцы взяли на себя ответственность, независимости – удовлетворительной, надежной и превосходящей все другие по своей форме настолько, что Восток не будет представлять для нее угрозы. […] Следует признать, что это означает расчленение ее на части. Но из-за линии по Одеру-Нейсе расчленение является фактом уже сегодня. Будет ли кусок советской зоны снова присоединен к Германии или нет, в данный момент неважно. Лучше разделенная Германия, в которой по меньшей мере западная часть служит буфером против сил тоталитаризма, чем объединенная Германия, которая снова пропустит эти силы вплоть до Северного моря».
Эти высказывания неоднократно цитируются, в частности, потому, что в дальнейшем политические события вокруг Германии развивались именно таким образом. Остается вопрос о возможности альтернативы. Шансом для единой общегерманской политики могли бы стать, например, центральные органы администрации, о создании которых договорились участники конференции. Хотя в соглашении о порядке контроля над Германией и было зафиксировано, что четырем державам-победительницам (включая Францию, отсутствовавшую на Потсдамской конференции) надлежит самостоятельно осуществлять верховную правительственную власть в своих зонах оккупации, однако одновременно было оговорено, что в Контрольном совете союзников они будут действовать сообща «по всем вопросам, касающимся Германии в целом». А общегерманские центральные органы управления финансами, транспортом, путями сообщения, внешней торговлей и промышленностью должны были бы воплощать решения Контрольного совета в едином порядке во всех четырех зонах.
Однако этого не произошло. Франция имела иные представления о будущем Германии. В Контрольном совете союзников она наложила вето по всем вопросам, касавшимся Германии в целом.
В Потсдаме был также создан Совет министров иностранных дел. На конференциях его членов в Лондоне (1945 и 1947 гг.), Париже (1946 г.) и Москве (1947 г.) возникли как раз те проблемы, которые были завуалированы компромиссными формулировками в Потсдаме. В конечном итоге Германия была разделена – и снова объединена лишь в 1990 г. Отмене не подлежало, однако, принятое в Потсдаме решение о линии по Одеру-Нейсе.
В отношении всех остальных решений возникает вопрос, были ли главы западных правительств только наивными, в частности, передавая Кёнигсберг Советскому Союзу и квалифицируя его при этом как «незамерзающий» порт, в то время как Кёнигсберг не был ни портом, ни «незамерзающим». И какими соображениями руководствовались они в вопросе о «германской собственности» в Австрии, когда Советский Союз получил от них «охранную грамоту», позволившую ему в течение десяти лет обирать свою зону в этой стране.
Позже имели место продолжительные споры о правовом значении Потсдамских решений. В странах Восточной Европы они интерпретировались как Соглашение, имеющее юридическую силу; для Советского Союза оно стало прямо-таки «библией», как выразился Франк Робертс в Министерстве иностранных дел весной 1946 г.
Однако упрек Москвы в адрес западных держав, что впоследствии они постоянно нарушали Соглашение, в такой форме не выдерживает критики. Так, Советский Союз, вопреки Потсдамским договоренностям, получал репарации из текущего производства и не поставлял продовольственных товаров взамен репараций из западных зон, что привело к большим проблемам, особенно в британской зоне. На таких условиях достичь «экономического единства» Германии, о котором союзники договорились в Потсдаме, было невозможно. Практически это означало, что совместное управление Германией четырьмя державами преждевременно нарушилось, и тем самым пришел конец политике, основы которой были заложены в Потсдаме. С западной точки зрения ответственным за это был Советский Союз.
Два других решения, принятых в Потсдаме, имели историческое значение, не ограничивавшееся пределами Германии и Европы. Во-первых, находясь в Потсдаме, Трумэн отдал приказ сбросить атомную бомбу на Японию. 16 июля в городе Аламогордо, штат Нью-Мексико, был успешно проведен взрыв первой атомной бомбы. Сталин был отлично информирован об этом благодаря своими шпионам, чего Трумэн, в свою очередь, не знал. Во всяком случае, именно тогда началось противостояние обеих сверхдержав в области атомных вооружений. Во-вторых, Соглашение дало возможность разоружить японцев во Вьетнаме, на севере – силами китайцев, на юге – силами британцев. В итоге Франция вернулась в Индокитай в качестве колониальной державы, что имело такие далеко идущие последствия, как индокитайская и вьетнамская войны.