Einführung:Rede Adolf Hitlers bei der Eröffnung des neu einberufenen Reichstags (Tag von Potsdam)
Mit seiner Regierungserklärung am 21. März 1933 in der Potsdamer Garnisonkirche trat Reichskanzler Adolf Hitler knapp sieben Wochen nach dem Antritt seiner Kanzlerschaft zum ersten Mal vor den deutschen Reichstag. Doch kam der Zäsurcharakterdes „Tages von Potsdam“ in der blass bleibenden Rede inhaltlich kaum zum Ausdruck. Hitlers Ausführungen variierten ein allgemein gehaltenes Bekenntnis zur Verschmelzung von ‚alter Größe und junger Kraft’ und kreisten darum, den politischen Neuanfang in die Traditionslinien der deutschen Nationalgeschichte einzugliedern. Nur wenige Andeutungen etwa auf den ‚eisernen Zwang’ der Tagesnot und die ‚Unschädlichmachung’ politischer Gegner ließen das Gewaltpotential des nationalsozialistischen Regimes durchschimmern; im Übrigen beschränkte Hitler sich auf vage Willensbekundungen zur Überwindung bisheriger sozialer und politischer Schranken nach innen und zur Aussöhnung mit den einstigen Kriegsgegnern nach außen. Reichstagsabgeordnete aller Parteien – mit Ausnahme der für vogelfrei erklärten KPD-Vertreter und der geschlossen ferngebliebenen Fraktion der Sozialdemokraten – hörten zusammen mit dem Reichspräsidenten Paul von Hindenburg eine Regierungserklärung, die auf eine erfolgreiche Verbindung von brauner Massenbewegung und deutschnationalen Eliten zur Überwindung von Parlamentarismus und ‚Weimarer System’ schließen ließ.
Der eigentliche Charakter der Regierungserklärung Hitlers vom 21. März wird erst aus ihrem historischen Kontext heraus erkennbar. Die Wochen seit dem 30. Januar 1933 waren geprägt von einer pseudolegalen Bemäntelung der rasch voranschreitenden Machtergreifung, in der der Terror von rechts insbesondere mit der Schaffung einer nationalsozialistischen Hilfspolizei in Preußen und der auf den Reichstagsbrand vom 27. Februar 1933 folgenden „Notverordnung zum Schutze von Volk und Staat“ staatliche Legitimation fand. Während sich Hitler im Kabinett zu dieser Zeit noch einer Mehrheit von Nicht-Nationalsozialisten gegenübersah, die auf den Rückhalt Hindenburgs rechneten, verschob die vom Straßenterror unterstützte staatliche Verfolgung politischer Gegner das politische Kräfteverhältnis schon entscheidend, noch bevor die halbfreien Reichstagswahlen vom 5. März die parlamentarische Machtbasis der Nationalsozialisten, die 43,9 % der Stimmen erreichten, weiter verbreitete. Zusammen mit ihrem deutschnationalen Koalitionspartner vermochte die NSDAP nun eine von präsidialen Vollmachten unabhängige Koalitionsregierung zu bilden, besaß aber nicht die für eine Verfassungsänderung benötigte Zweidrittelmehrheit, um die Weimarer Republik auf legalem Wege in eine Diktatur zu verwandeln.
Hierzu bedurfte es parallel zur Gleichschaltung der Länder, die sich in den kommenden Wochen vollzog, eines Ermächtigungsgesetzes, das die Billigung des gesamten bürgerlichen Lagers fand. Die Eröffnung des neugewählten Reichstags am 21. März 1933 bot eine besondere Möglichkeit, den Widerstand gegen eine parlamentarische Selbstentmachtung weiter zu schwächen. Da der ausgebrannte Reichstag als Tagungsraum nicht zur Verfügung stand, nutzte die Reichsregierung die Gelegenheit, um die Eröffnungsfeier nach Potsdam in die Garnisonkirche zu verlegen, die sich als Hohenzollernsche Hofkirche und letzte Ruhestätte der großen Preußenkönige des 18. Jahrhunderts wie kein anderer Ort zur Demonstration nationaler Einheit unter nationalsozialistischer Führung eignete. Nicht in der Formulierung konkreter Pläne erfüllte Hitlers Regierungserklärung daher den ihr zugedachten Sinn, sondern in der eingängigen Beschwörung einer nationalen Gemeinschaft unter Ausschluss der Linken, die die schwankenden Abgeordneten aus dem Zentrumspartei und den übrigen bürgerlichen Parteien zur Zustimmung zu dem Ermächtigungsgesetz, dessen Verabschiedung zwei Tage später vorgesehen war, bewegen sollte.
Doch lässt Hitlers Regierungserklärung vordergründig auch eine konkurrierende Deutung zu, die sie nicht als bloße Zwischenetappe der nationalsozialistischen Machtergreifung, sondern als Ausdruck ihrer erfolgreichen Bändigung interpretiert. In ihrer betont moderaten Diktion schien sie glänzend die Hoffnung des kleineren Koalitionspartners und vor allem des Vizekanzlers Franz von Papen glänzend zu bestätigen, dass die nationale Revolution sich erfolgreich in ruhige Bahnen lenken lassen würde. Tatsächlich konnte von Papen den Verlauf des „Tages von Potsdam“ nicht ohne Grund als Erfolg des sogenannten „Zähmungskonzepts“ feiern: Er hatte dafür gesorgt, dass Hitler in Zivil und nicht im Braunhemd in die Garnisonkirche einzog, und die spalierstehenden Menschenmassen hatten den greisen Präsidenten nicht weniger umjubelt als seinen frischgebackenen Kanzler. Der kurz zuvor ernannte Propagandaminister Joseph Goebbels hingegen verstand es, die Potsdamer Feierstunde über den Rundfunk als ein Massenereignis zu inszenieren, das die ganze Nation weit über das rechtsstehende Lager hinaus mobilisierte. Am Ende war es dieser Druck, der den „Tag von Potsdam“ und Hitlers Regierungserklärung ganz gegen ihren Wortlaut zu einem weiteren Etappensieg der NS-Bewegung auf dem Weg zur totalen Macht werden ließ.
Официальное заявление Адольфа Гитлера от 21 марта 1933 г. в церкви гарнизона г. Потсдама было его первым выступлением перед Германским рейхстагом спустя семь недель после вступления в полномочия рейхсканцлера. Хотя «день Потсдама» явился целой вехой в политике, этот факт едва ли получил достойное отражение в содержании речи, которая, впрочем, вообще не произвела никакой сенсации. Высказывания Гитлера, носившие общий характер, явились очередной вариацией на тему его откровений относительно слияния «былого величия и молодой силы» и вращались вокруг того, что его политические начинания станут продолжением традиций национальной истории Германии. Только по отдельным признакам – по указаниям на «жестокую необходимость» ввиду давления политических требований дня и на «нейтрализацию» врагов – можно было судить о террористическом размахе национал-социалистического режима; в остальном Гитлер ограничился расплывчатыми заявлениями о своих намерениях преодолеть барьеры, разделявшие ранее общественные и политические группы внутри страны, а во внешней политике достичь примирения с бывшими противниками Германии в войне. Депутаты рейхстага от всех партий (за исключением представителей КПД, объявленных вне закона, и фракции социал-демократов, отсутствовавшей в полном составе) заслушали вместе с Рейхспрезидентом Паулем фон Гинденбургом официальное заявление, из которого напрашивался следующий вывод: союз между массовым движением коричневых и прогермански настроенной националистической элитой, целью которого было преодоление парламентаризма и «Веймарской системы», успешно состоялся.
Подлинный смысл заявления Гитлера от 21 марта становится понятным только в том случае, если рассматривать его в историческом контексте. В течение нескольких недель после 30 января 1933 г. произошел стремительный захват власти под маской законности, в период которого государство легитимировало правый террор, в частности, создав в Пруссии национал-социалистическую Вспомогательную полицию (Hilfspolizei) и приняв после поджога рейхстага 27 февраля 1933 г. Закон о защите народа и рейха. В то время как в кабинете министров Гитлеру еще противостояло не национал-социалистическое большинство, которое рассчитывало на поддержку Гинденбурга, реальное соотношение политических сил благодаря государственному террору против политических противников, поддержанному улицей, решающим образом изменилось в его пользу. Это произошло еще до того, как полусвободные выборы в рейхстаг 5 марта, на которых национал-социалисты получили 43,9 % голосов, укрепив свою власть в Парламенте. Вместе с партнерами по коалиции из числа прогерманских националистов НСДАП удалось сформировать только коалиционное правительство, независимое от полномочий Президента. Эта партия, однако, не обладала двумя третями голосов, необходимыми для изменения конституции с тем, чтобы законным путем превратить Веймарскую республику в диктатуру.
Для такого преобразования следовало параллельно с интеграцией германских земель в национал-социалистическую систему власти, проводимой в последующие недели, принять Закон о полномочиях, одобренный всем буржуазным лагерем. Открытие вновь избранного рейхстага 21 марта 1933 г. предоставило еще одну возможность ослабить борьбу с самоустранением парламента от политической власти. Так как выгоревший рейхстаг был непригоден для проведения заседаний, правительство рейха воспользовалось ситуацией, чтобы перенести торжество по случаю открытия рейхстага в Потсдам, в церковь местного гарнизона. Будучи придворной церковью Гогенцоллернов и местом последнего успокоения великих прусских королей XVIII в., она лучше любого другого здания подходила в качестве форума, демонстрирующего национальное единство под руководством национал-социалистов. Значение официального правительственного заявления, сделанного Гитлером, состояло поэтому не в произносимой им формулировке конкретных планов, а в доходчивом заклинании национальной общности, за пределами которой оказались левые. Именно осознание национального единства подвигнет колеблющихся депутатов от Центра и других буржуазных партий на то, чтобы одобрить Закон о полномочиях, принять который предполагалось двумя днями позже.
Допустима, однако, и альтернативная интерпретация официального заявления Гитлера. Согласно ей, это заявление было не просто промежуточным этапом в процессе захвата власти национал-социалистами, а скорее манифестацией его успешного сдерживания. Благодаря уравновешенному тону заявления, создавалось впечатление, что оно явилось блестящим оправданием надежд младших партнеров по коалиции, и прежде всего вице-канцлера Франца фон Папена, на то, что «национальной революции» с успехом удастся придать спокойное течение. И в самом деле, фон Папен не без основания мог считать «день Потсдама» днем торжества так называемой концепции сдерживания: Он позаботился о том, чтобы Гитлер прибыл в гарнизонную церковь в гражданском платье, а не в коричневой рубашке, и выстроенные цепью массы людей чествовали бы престарелого Президента не меньше, чем его свежеиспеченного канцлера. В отличие от этого, Йозеф Геббельс, назначенный незадолго до этого министром пропаганды, сумел инсценировать по радио Торжественное собрание в Потсдаме как громадное событие, мобилизовавшее не только правый лагерь, но и всю нацию. В конечном счете, именно на волне этого подъема и под его давлением «день Потсдама» и официальное правительственное заявление Гитлера (последнее – вопреки его буквальному содержанию) ознаменовали собой очередную победу национал-социалистического движения на пути к тотальной власти.