Volltext:Adolf Hitler, Erklärung der Reichsregierung vor dem Deutschen Reichstag
Volltext: Adolf Hitler, Erklärung der Reichsregierung vor dem Deutschen Reichstag, 1. September 1939[ ]
Adolf Hitler, Führer und Reichskanzler (mit begeisterten Heilrufen begrüßt): Abgeordnete, Männer des Deutschen Reichstags! Seit Monaten leiden wir alle unter der Qual eines Problems, das uns einst das Versailler Diktat beschert hat und das nunmehr in seiner Ausartung und Entartung unerträglich geworden war. Danzig war und ist eine deutsche Stadt. Der Korridor war und ist deutsch. Alle diese Gebiete verdanken ihre kulturelle Erschließung ausschließlich dem deutschen Volk, ohne das in diesen östlichen Gebieten tiefste Barbarei herrschen würde. Danzig wurde von uns getrennt, der Korridor von Polen annektiert, die dort lebenden deutschen Minderheiten in der qualvollsten Weise mißhandelt. Über 1 Million Menschen deutschen Blutes mußten schon in den Jahren 1919 auf 1920 ihre Heimat verlassen. Wie immer, so habe ich auch hier versucht, auf dem Wege friedlicher Revisionsvorschläge eine Änderung des unerträglichen Zustandes herbeizuführen. Es ist eine Lüge, wenn in der Welt behauptet wird, daß wir alle unsere Revisionen nur unter Druck durchzusetzen versuchten. 15 Jahre, bevor der Nationalsozialismus zur Macht kam, hatte man Gelegenheit, auf dem Wege friedlichster Verständigung die Revision durchzuführen. Man tat es nicht. In jedem einzelnen Falle habe ich dann von mir aus nicht einmal, sondern oftmals Vorschläge zur Revision unerträglicher Zustände gemacht.
Alle diese Vorschläge sind, wie Sie wissen, abgelehnt worden. Ich brauche sie hier nicht im einzelnen aufzuzählen: die Vorschläge zur Rüstungsbegrenzung, ja, wenn notwendig, zur Rüstungsbeseitigung, die Vorschläge zur Beschränkung der Kriegsführung die Vorschläge zur Ausschaltung von in meinen Augen mit dem Völkerrecht schwer zu vereinbarenden Methoden der modernen Kriegführung. Sie kennen die Vorschläge, die ich über die Notwendigkeit der Wiederherstellung der deutschen Souveränität über die deutschen Reichsgebiete machte, die endlosen Versuche, die ich zu einer friedlichen Verständigung über das Problem Österreich unternahm und später über das Problem Sudetenland, Böhmen und Mähren. Es war alles vergeblich. Eines aber ist unmöglich zu verlangen, daß ein unerträglicher Zustand auf dem Weg friedlicher Revision bereinigt wird, und die friedliche Revision konsequent zu verweigern.
Es ist auch unmöglich, zu behaupten, daß derjenige, der in einer solchen Lage dann dazu übergeht, von sich aus diese Revision vorzunehmen, gegen ein Gesetz verstößt. Das Diktat von Versailles ist für uns Deutsche kein Gesetz.
Es geht nicht an, von jemand mit vorgehaltener Pistole und der Drohung des Verhungerns von Millionen Menschen eine Unterschrift zu erpressen und dann das Dokument mit dieser erpreßten Unterschrift als ein feierliches Gesetz zu proklamieren.
So habe ich auch im Falle Danzigs und des Korridors versucht, durch friedliche Vorschläge auf dem Wege der Diskussion die Probleme zu lösen. Daß sie gelöst werden mußten, das war klar.
(Lebhafte Zustimmung.)
Und daß der Termin dieser Lösung für die westlichen Staaten vielleicht uninteressant sein kann, ist begreiflich; aber uns ist dieser Termin nicht gleichgültig, vor allem aber war er und konnte er nicht gleichgültig sein für die leidenden Opfer. Ich habe in Besprechungen mit polnischen Staatsmännern die Gedanken, die Sie von mir hier in meiner letzten Reichstagsrede vernommen haben, erörtert. Kein Mensch kann behaupten, daß dies etwa ein ungebührliches Verfahren oder gar ein ungebührlicher Druck gewesen wäre.
Ich habe dann die deutschen Vorschläge formulieren lassen, und ich muß es noch einmal wiederholen, daß es etwas Loyaleres und Bescheideneres als diese von mir unterbreiteten Vorschläge nicht gibt.
Und ich möchte das jetzt der Welt sagen: ich allein war überhaupt nur in der Lage, solche Vorschläge zu machen;
denn ich weiß ganz genau, daß ich mich damals zur Auffassung von Millionen von Deutschen in Gegensatz gebracht habe.
Diese Vorschläge sind abgelehnt worden. Aber nicht nur das, sie wurden beantwortet mit Mobilmachungen, mit verstärktem Terror, mit gesteigertem Druck auf die Volksdeutschen in diesen Gebieten und mit einem langsamen wirtschaftlichen, politischen und in den letzten Wochen endlich auch militärischen und verkehrstechnischen Abdrosselungskampf gegen die Freie Stadt Danzig. Polen hat den Kampf gegen die Freie Stadt Danzig entfesselt. Es war weiter nicht bereit, die Korridorfrage in einer irgendwie billigen und den Interessen beider gerecht werdenden Weise zu lösen. Es hat endlich nicht daran gedacht, seine Minderheitsverpflichtungen einzuhalten. Ich muß hier feststellen: Deutschland hat diese Verpflichtungen eingehalten. Die Minderheiten, die im Deutschen Reich leben, werden nicht verfolgt. Es soll ein Franzose aufstehen und erklären, daß etwa die im Saargebiet lebenden Franzosen unterdrückt, gequält oder entrechtet werden. Keiner wird dies behaupten können.
Ich habe nun dieser Entwicklung vier Monate lang ruhig zugesehen, allerdings nicht, ohne immer wieder zu warnen. Ich habe in letzter Zeit diese Warnungen verstärkt. Ich habe dem polnischen Botschafter vor nun schon über drei Wochen mitteilen lassen, daß, wenn Polen noch weitere ultimative Noten an Danzig schicken würde, wenn es weitere Unterdrückungsmaßnahmen gegen das Deutschtum vornehmen würde oder wenn es versuchen sollte, auf dem Wege zollpolitischer Maßnahmen Danzig wirtschaftlich zu vernichten, dann Deutschland nicht länger mehr untätig zusehen könnte.
Ich habe keinen Zweifel darüber gelassen, daß man in dieser Hinsicht das heutige Deutschland nicht mit dem Deutschland, das vor uns war, verwechseln darf.
Man hat versucht, das Vorgehen gegen die Volksdeutschen damit zu entschuldigen, daß man erklärte, sie hätten Provokationen begangen.
Ich weiß nicht, worin die „Provokationen“ der Kinder oder Frauen bestehen sollen, die man mißhandelt und verschleppt, oder die „Provokationen“ derer die man in der tierischsten, sadistischsten Weise gequält und mißhandelt hat. Eines aber weiß ich: daß es keine Großmacht von Ehre gibt, die auf die Dauer solchen Zuständen ruhig zusehen würde.
Ich habe trotzdem noch einen letzten Versuch gemacht. Obwohl ich innerlich überzeugt war, daß es der polnischen Regierung – vielleicht auch infolge ihrer Abhängigkeit von einer nunmehr entfesselten wilden Soldateska – mit einer wirklichen Verständigung nicht ernst ist, habe ich einen Vermittlungsvorschlag der britischen Regierung aufgenommen. Sie schlug vor, daß sie nicht selbst Verhandlungen führen sollte, sondern versicherte, eine direkte Verbindung zwischen Polen und Deutschland herzustellen, um noch einmal in das Gespräch zu kommen.
Ich muß hier folgendes feststellen: Ich habe diesen Vorschlag angenommen. Ich habe für diese Besprechungen Grundlagen ausgearbeitet, die Ihnen bekannt sind, und ich bin dann mit meiner Regierung zwei volle Tage gesessen und habe gewartet, ob es der polnischen Regierung paßt, endlich einen Bevollmächtigten zu schicken oder nicht.
Sie hat uns bis gestern abend keinen Bevollmächtigten geschickt, sondern durch ihren Botschafter mitteilen lassen, daß sie zur Zeit erwäge, ob und inwieweit sie in der Lage sei, auf die englischen Vorschläge einzugehen; sie würde dies England mitteilen.
Meine Herren Abgeordneten! Wenn man dem Deutschen Reich und seinem Staatsoberhaupt so etwas zumuten kann, und das Deutsche Reich und sein Staatsoberhaupt das dulden würden, dann würde die deutsche Nation nichts anderes verdienen, als von der politischen Bühne abzutreten.
Meine Friedensliebe und meine endlose Langmut soll man nicht mit Schwäche oder gar mit Feigheit verwechseln!
Ich habe daher gestern abend der britischen Regierung mitgeteilt, daß ich unter diesen Umständen auf seiten der polnischen Regierung keine Geneigtheit mehr finden kann, mit uns in ein wirklich ernstes Gespräch einzutreten.
Damit sind diese Vermittlungsvorschläge gescheitert. Denn unterdes war als Antwort auf diesen Vermittlungsvorschlag erstens die polnische Generalmobilmachung gekommen und zweitens neue schwere Greueltaten. Diese Vorgänge haben sich nun heute nacht abermals wiederholt. Nachdem schon neulich in einer einzigen Nacht 21 Grenzzwischenfälle zu verzeichnen waren, sind es heute nacht 14 gewesen, darunter drei ganz schwere.
Ich habe mich daher nun entschlossen, mit Polen in der gleichen Sprache zu reden, die Polen seit Monaten uns gegenüber anwendet.
Wenn nun Staatsmänner im Westen erklären, daß dies ihre Interessen berühre, so kann ich eine solche Erklärung nur bedauern. Sie kann mich aber nicht eine Sekunde in der Erfüllung meiner Pflicht wankend machen.
Ich habe es feierlich versichert und wiederhole es, daß wir von diesen Weststaaten nichts fordern und nie etwas fordern werden. Ich habe versichert, daß die Grenze zwischen Frankreich und Deutschland eine endgültige ist. Ich habe England immer wieder eine Freundschaft und, wenn notwendig, das engste Zusammengehen angeboten. Aber Liebe kann nicht nur von einer Seite geboten werden, sie muß von der anderen ihre Erwiderung finden. Deutschland hat keine Interessen im Westen. Unser Westwall ist zugleich für alle Zeiten die Grenze des Reiches. Wir haben auch keinerlei Ziel für die Zukunft und diese Einstellung des Reiches wird sich nicht mehr ändern.
Die anderen europäischen Staaten begreifen zum Teil unsere Haltung. Ich möchte hier vor allem Italien danken, das uns in dieser ganzen Zeit unterstützt hat. Sie werden aber auch verstehen, daß wir für die Durchführung dieses Kampfes nicht an eine fremde Hilfe appellieren wollen.
Wir werden diese unsere Aufgabe selber lösen.
Die neutralen Staaten haben uns ihre Neutralität versichert, genau so, wie wir sie ihnen schon vorher garantierten. Es ist uns heiliger Ernst mit dieser Versicherung, und solange kein anderer ihre Neutralität bricht, werden wir sie ebenfalls peinlichst achten; denn was sollten wir von ihnen wünschen oder wollen?
Ich bin glücklich, Ihnen nun von dieser Stelle aus ein Ereignis mitteilen zu können. Sie wissen, daß Rußland und Deutschland von zwei verschiedenen Doktrinen regiert werden. Es war nur eine Frage, die geklärt werden mußte: Deutschland hat nicht die Absicht, seine Doktrin zu exportieren. Im Augenblick, in dem Sowjetrußland seine Doktrin nicht nach Deutschland zu exportieren, und in dem Augenblick, in dem Sowjet-Rußland seine Doktrin nicht nach Deutschland zu exportieren gedenkt, sehe ich keine Veranlassung mehr, daß wir auch nur noch einmal gegeneinander Stellung nehmen sollen!
Wir sind uns beide darüber klar: Jeder Kampf unserer Völker gegeneinander würde nur anderen einen Nutzen abwerfen.
Daher haben wir uns entschlossen, einen Pakt abzuschließen, der zwischen uns beiden für alle Zukunft jede Gewaltanwendung ausschließt,
der uns in gewissen europäischen Fragen zur Konsultierung verpflichtet, der uns das wirtschaftliche Zusammenarbeiten ermöglicht und vor allem sicherstellt, daß sich die Kräfte dieser beiden großen Staaten nicht gegeneinander verbrauchen.
Jeder Versuch des Westens, hier etwas zu ändern, wird fehlschlagen! Und ich möchte das eine hier versichern: Diese politische Entscheidung bedeutet eine ungeheure Wende für die Zukunft und ist eine endgültige.
Ich glaube, das ganze deutsche Volk wird diese politische Einstellung begrüßen!
Rußland und Deutschland haben im Weltkrieg gegeneinander gekämpft und waren beide letzten Endes die Leidtragenden. Ein zweites Mal soll und wird das nicht mehr geschehen!
Der Nichtangriffs- und Konsultativpakt, der am Tage seiner Unterzeichnung bereits gültig wurde, hat gestern die höchste Ratifikation in Moskau und auch in Berlin erfahren.
In Moskau wurde dieser Pakt genau so begrüßt, wie Sie ihn hier begrüßen. Die Rede, die der russische Aussenkommissar Molotow hielt, kann ich Wort für Wort unterschreiben.
Unsere Ziele: Ich bin entschlossen:
erstens die Frage Danzig,
zweitens die Frage des Korridors zu lösen und
drittens dafür zu sorgen, daß im Verhältnis Deutschlands zu Polen eine Wendung eintritt, die ein friedliches Zusammenleben sicherstellt!
Ich bin dabei entschlossen, so lange zu kämpfen, bis entweder die derzeitige polnische Regierung dazu geneigt ist, diese Änderung herzustellen, oder bis eine andere polnische Regierung dazu bereit ist!
Ich will von den deutschen Grenzen das Element der Unsicherheit, die Atmosphäre ewiger bürgerkriegsähnlicher Zustände entfernen.
Ich will dafür sorgen, daß im Osten der Friede an der Grenze kein anderer ist, als wir ihn an unseren anderen Grenzen kennen.
Ich will dabei die notwendigen Handlungen so vornehmen, daß sie nicht dem widersprechen, was ich Ihnen hier, meine Herren Abgeordneten, im Reichstag selbst als Vorschläge an die übrige Welt bekanntgab.
Das heißt, ich will nicht den Kampf gegen Frauen und Kinder führen!
Ich habe meiner Luftwaffe den Auftrag gegeben, sich bei den Angriffen auf militärische Objekte zu beschränken. Wenn aber der Gegner glaubt, daraus einen Freibrief ablesen zu können, seinerseits mit umgekehrten Methoden zu kämpfen, dann wird er eine Antwort erhalten, daß ihm Hören und Sehen vergeht!
Polen hat nun heute nacht zum erstenmal auf unserem eigenen Territorium auch durch reguläre Soldaten geschossen.
Seit 5 Uhr 45 wird jetzt zurückgeschossen!
Und von jetzt ab wird Bombe mit Bombe vergolten!
Wer mit Gift kämpft, wird mit Giftgas bekämpft.
Wer sich selbst von den Regeln einer humanen Kriegführung entfernt, kann von uns nichts anderes erwarten, als daß wir den gleichen Schritt tun.
Ich werde diesen Kampf, ganz gleich gegen wen, so lange führen, bis die Sicherheit des Reiches und bis seine Rechte gewährleistet sind!
Über sechs Jahre habe ich nun am Aufbau der deutschen Wehrmacht gearbeitet. In dieser Zeit sind über 90 Milliarden für den Aufbau unserer Wehrmacht angewendet worden.
Sie ist heute die am besten ausgerüstete der Welt und steht weit über jedem Vergleich mit der des Jahres 1914! Mein Vertrauen auf sie ist unerschütterlich!
Wenn ich diese Wehrmacht aufrief und wenn ich nun vom deutschen Volk Opfer und, wenn notwendig, alle Opfer fordere, dann habe ich ein Recht dazu, denn auch ich selbst bin heute genau so bereit, wie ich es früher war, jedes persönliche Opfer zu bringen!
Ich verlange von keinem deutschen Mann etwas anderes, als was ich selber über vier Jahre lang bereit war, jederzeit zu tun.
Es soll keine Entbehrungen Deutscher geben, die ich nicht selber sofort übernehme!
Mein ganzes Leben gehört von jetzt ab erst recht meinem Volk! Ich will jetzt nichts anderes sein als der erste Soldat des Deutschen Reiches.
Ich habe damit wieder jenen Rock angezogen, der mir selbst der heiligste und teuerste war.
Ich werde ihn nur ausziehen nach dem Sieg, – oder ich werde dieses Ende nicht erleben!
Sollte mir in diesem Kampf etwas zustoßen, dann ist mein erster Nachfolger Parteigenosse Göring.
Sollte Parteigenossen Göring etwas zustoßen, ist sein Nachfolger Parteigenosse Heß.
Sie würden diesen dann als Führer genau so zu blinder Treue und Gehorsam verpflichtet sein wir mir.
Für den Fall, daß auch Parteigenossen Heß etwas zustoßen sollte, werde ich durch Gesetz nunmehr den Senat berufen, der dann den Würdigsten, das heißt den Tapfersten, aus seiner Mitte wählen soll!
Als Nationalsozialist und deutscher Soldat gehe ich in diesen Kampf mit einem starken Herzen! Mein ganzes Leben war nichts anderes als ein einziger Kampf für mein Volk, für seine Wiederauferstehung, für Deutschland,
und über diesem Kampf stand nur ein Bekenntnis: der Glauben an dieses Volk!
Ein Wort habe ich nie kennengelernt, es heißt: Kapitulation.
Wenn irgend jemand aber meint, daß wir vielleicht einer schweren Zeit entgegengehen, so möchte ich bitten zu bedenken, daß einst ein Preußenkönig mit einem lächerlich kleinen Staat einer der größten Koalition gegenübertrat und in drei Kämpfen am Ende doch erfolgreich bestand, weil er jenes gläubige, starke Herz besaß, das auch wir in dieser Zeit benötigen.
Der Umwelt aber möchte ich versichern: Ein November 1918 wird sich niemals mehr in der deutschen Geschichte wiederholen!
So wie ich selber bereit bin, jederzeit mein Leben für mein Volk und für Deutschland einzusetzen, so verlange ich dasselbe auch von jedem anderen!
Wer aber glaubt, sich diesem nationalen Gebot, sei es direkt oder indirekt, widersetzen zu können, der fällt! Verräter haben nichts mit uns zu tun!
Wir alle bekennen uns damit nur zu unserem alten Grundsatz: Es ist gänzlich unwichtig, ob wir leben; aber notwendig ist es, daß unser Volk lebt, daß Deutschland lebt.
Ich erwarte von Ihnen als den Sendboten des Reiches, daß Sie nunmehr auf allen Plätzen, auf die Sie gestellt sind, Ihre Pflicht erfüllen! Sie müssen Bannerträger sein des Widerstandes, koste es, was es wolle! Keiner melde mir, daß in seinem Gau, in seinem Kreis oder in seiner Gruppe oder in seiner Zelle die Stimmung einmal schlecht sein könnte! Träger, verantwortliche Träger der Stimmung sind Sie! Ich bin verantwortlich für die Stimmung im deutschen Volk, Sie sind verantwortlich für die Stimmung in Ihren Gauen, in Ihren Kreisen. Keiner hat das Recht, diese Verantwortung abzutreten. Das Opfer, das von uns verlangt wird, ist nicht größer als das Opfer, das zahlreiche Generationen gebracht haben.
All die Männer, die vor uns den bittersten und schwersten Weg für Deutschland antreten mußten, haben nichts anderes geleistet, als was wir auch zu leisten haben;
ihr Opfer war kein billigeres und kein schmerzloseres und damit kein leichteres, als das Opfer sein würde, das von uns verlangt wird.
Ich erwarte auch von der deutschen Frau, daß sie sich in eiserner Disziplin vorbildlich in diese große Kampgemeinschaft einfügt!
Die deutsche Jugend aber wird strahlenden Herzens ohnehin erfüllen, was die Nation, der nationalsozialistische Staat, von ihr erwartet und fordert!
Wenn wir diese Gemeinschaft bilden, eng verschworen, zu allem entschlossen, niemals gewillt zu kapitulieren, dann wird unser Wille jeder Not Herr werden!
Ich schließe mit dem Bekenntnis, das ich einst aussprach, als ich den Kampf um die Macht im Reich begann.
Damals sagte ich: Wenn unser Wille so stark ist, daß keine Not ihn mehr zu zwingen vermag, dann wird unser Wille und unser deutscher Stahl auch die Not zerbrechen und besiegen.
Deutschland – Sieg Heil!
Hier nach: Verhandlungen des Reichstags. 4. Wahlperiode. Band 460. Stenographische Berichte 1939-1942. 3. Sitzung, Freitag, 1. September 1939, S. 45-48.
Заявление правительства германского рейха в Рейхстаге, 1 сентября 1939 г.[ ]
Адольф Гитлер, фюрер и рейхсканцлер (его приветствуют восторженными выкриками „Heil“):
Депутаты, мужи Германского рейхстага!
Уже много месяцев нам не дает покоя проблема, которая некогда была навязана нам Версальским диктатом и которая теперь, усугубившись, стала невыносимой. Данциг был и остается немецким городом. Коридор был и остается немецким. Обе эти территории обязаны своим культурным подъемом исключительно немецкому народу, без него в этих восточных землях царило бы глубочайшее варварство. Данциг был оторван от нас, коридор был аннексирован Польшей, с проживающими там немецкими меньшинствами обращаются самым жестоким образом. Более 1 миллиона человек, немцев по крови, в 1919–1920 гг. вынуждены были покинуть свою родину. Как всегда, и в этом случае тоже я пытался как-то изменить это сложившееся невыносимое положение за счет мирных предложений по пересмотру [Версальского договора]. Ложь то, что мир утверждает, будто мы пытались добиться всех наших [попыток] пересмотра лишь за счет давления. [На протяжении] 15 лет, прежде чем национал-социализм пришел к власти, была возможность, провести ревизию [Версальского договора] путем сколь угодно мирного урегулирования. Этого не было сделано. В каждом конкретном случае я не единожды, но очень часто выдвигал предложения по пересмотру этих невыносимых положений [Версальского договора].
Все эти предложения, как Вы знаете, были отклонены. Мне не нужно перечислять их здесь каждое в отдельности: предложения по ограничению вооружений, больше, если необходимо, по разоружению; предложения по ограничению [средств] ведения войны, по исключению современных методов ведения войны, с моей точки зрения, плохо согласуемых с международным правом. Вам знакомы предложения, которые я делал в связи с необходимостью восстановления немецкого суверенитета над территориями германского рейха, бесконечные попытки, которые я предпринимал по мирному урегулированию проблемы Австрии, а позднее проблем Судетии, Богемии и Моравии. Все было напрасно. Но одного требовать невозможно, [требовать], чтобы это невыносимое положение было исправлено путем мирного пересмотра и при этом последовательно отклонять [предложения] по мирному пересмотру.
Нельзя утверждать также, что тот, кто в подобной ситуации решится сам изменить положение вещей, действует вопреки закону. Версальский диктат для нас, немцев, не закон.
Так не годится, вымогать у кого-то подпись с приставленным к виску пистолетом под угрозой голодной смерти миллионов людей, а затем представлять этот документ с полученной под давлением подписью как закон доброй воли.
Так что я в случае с Данцигом и коридором пытался решить проблему за счет мирных предложений через обсуждение этой проблемы. То, что эти проблемы необходимо было решить, было ясно.
А то, что западным государствам, возможно, неинтересно, что время для такого решения пришло, это ясно; нам, однако, не все равно, когда наступит это время, прежде всего это не все равно и не может быть все равно тем, кто стал жертвой и страдает. В переговорах с польскими государственными деятелями я обсуждал те идеи, которыми делился с Вами в своей предыдущей речи в Рейхстаге. Никто не может сказать, что это был некорректный формат и тем более некорректное давление.
Я позволил себе сформулировать немецкие предложения, и я должен вновь повторить, что чего-то более лояльного и более скромного, чем эти исходившие от меня предложения, просто быть не может.
А теперь я хотел бы сказать миру: что я один мог сделать подобные предложения;
ибо знаю совершенно точно, что тогда я представил [другой стороне] точку зрения миллионов немцев.
Эти предложения были отклонены. Мало того, на них ответили мобилизацией, ужесточенным террором, усилением давления на фольксдойче на этих территориях и постепенными экономическими, политическими, а в последние недели еще и военными и транспортными мерами по удушению вольного города Данциг. Польша развязала битву против вольного города Данциг. Готовности уладить вопрос коридора каким-то разумным и ставшим бы справедливым для интересов обеих сторон образом не было. Наконец, [в Польше] не думали о соблюдении своих обязательств перед меньшинствами. Я берусь утверждать: Германия придерживалась этих своих обязательств. Меньшинства, проживающие в германском рейхе, не преследуются. Пусть француз встанет и скажет, что, например, проживающие в Саарланде французы угнетены, умучены или лишены прав. Никто не может этого утверждать.
Я в течение четырех месяцев молча наблюдал за подобным развитием [событий], но, конечно, вновь и вновь предостерегал [на этот счет]. В последнее время я ужесточил эти предостережения. Более трех недель назад я уведомил польского посла, что, если Польша и дальше будет выдвигать ультиматумы в адрес Данцига, если и дальше будут предприниматься меры по притеснению немцев, или если будут предприняты попытки экономически уничтожить Данциг посредством таможенной политики, Германия не сможет и дальше безучастно наблюдать за этим.
Я не дал никакого повода усомниться в том, что сегодняшнюю Германию нельзя в этом перепутать с Германией, которая была до нас.
Были попытки объяснить притеснения против фольксдойче заявлениями, что они якобы совершали провокации.
Я не знаю, в чем должны заключаться «провокации» со стороны детей или женщин, которых арестовали и мучали, или провокации со стороны тех, кого зверским, садистским образом пытали и мучали. Но я знаю одно: ни одной великой державе не делает чести длительное время молча наблюдать подобное.
И все же я предпринял еще одну попытку. Хотя внутренне я был уверен, что польское правительство – возможно в том числе вследствие его зависимости от распоясавшейся дикой военщины – всерьез не заинтересовано в действительном урегулировании, я сделал предложение британскому правительству стать посредником. Оно сообщило, что само вести переговоры не может, но заверило, что поспособствует установить прямой контакт между Польшей и Германией, дабы обе стороны снова вступили в переговоры.
Я вынужден констатировать: я принял это предложение. Я выработал основные положения для этих переговоров, они вам известны, и целых два дня вместе с моим правительством сидел и ждал, решит ли наконец польское правительство прислать кого-то уполномоченного или нет.
До вчерашнего вечера оно так и не прислало никакого уполномоченного, зато через своего посла уведомило, что в настоящее время раздумывает, готово ли и в какой мере согласиться на английские предложения; оно проинформирует-де об этом Англию.
Мои господа депутаты! Если германский рейх и его глава могут позволить [кому-то] нечто подобное, и германский рейх и его глава готовы терпеть подобное, то немецкая нация не заслуживает иного, кроме как сойти с политической сцены.
Не следует путать мою приверженность миру и мое бесконечное терпение со слабостью или даже трусостью!
Поэтому вчера вечером я сообщил британскому правительству, что в этих обстоятельствах больше не нахожу с польской стороны никакой расположенности вступить с нами в действительно серьезный разговор.
Таким образом эти предложения о посредничестве потерпели неудачу. Ибо помимо прочего ответом на это наше предложение о посредничестве стали, во-первых, всеобщая мобилизация в Польше и, во-вторых, еще более ужасные злодеяния. Эти эксцессы повторились сегодня ночью снова. После того как в течение одной единственной ночи была зафиксирована 21 попытка нарушения границы, сегодня ночью случилось 14, из них три очень серьезные.
Поэтому я решил разговаривать с Польшей на том же языке, на каком Польша обращается к нам уже в течение нескольких месяцев.
Если государственные деятели на Западе заявят, что это нарушает их интересы, я могу лишь высказать сожаление по поводу подобного заявления. Но оно не сможет ни на секунду удержать меня от выполнения моего долга.
Я торжественно заверил и повторяю снова, что мы ничего не требуем от западных государств и никогда не будем требовать. Я заверил, что граница между Францией и Германией остается неприкосновенной. Я снова и снова предлагал Англии дружбу и, если необходимо, самое тесное сотрудничество. Но любовь не может быть предложена лишь одной стороной, она должна найти отклик и у другой. У Германии нет никаких интересов на Западе. Наши западные рубежи являются границей рейха на все времена. У нас нет [в этом плане] никакой цели на будущее, и эта позиция рейха уже никогда не изменится.
Другие европейские государства отчасти разделяют нашу позицию. В этой связи я прежде всего хотел бы поблагодарить Италию, которая все это время поддерживала нас. Но и вы понимаете, что для ведения этой борьбы мы не намерены прибегать к чужой помощи.
Мы сами решим стоящую перед нами задачу.
Нейтральные государства заверили нас в своем нейтралитете, точно так же как мы гарантировали им его раньше. Для нас это святое обязательство, и покуда никто не откажется от своего нейтралитета, мы точно таже будем соблюдать его самым педантичным образом; ибо чего нам от них хотеть?
Я счастлив иметь возможность сообщить вам здесь об одном событии. Вы знаете, что Россия и Германия руководствуются двумя разными доктринами. Оставался лишь один вопрос, который нужно было прояснить. У Германии нет намерения экспортировать свою доктрину. И покуда Советская Россия не собирается экспортировать свою доктрину в Германию, я не вижу более никакого повода, почему нам понадобилось бы снова противостоять друг другу!
Нам, обеим сторонам, ясно: любая борьба наших народов друг против друга была бы лишь на пользу другим.
А потому мы решили, заключить пакт, который на все времена исключает использование нами силы [друг против друга],
который нас обязывает консультироваться по важным европейским вопросам, который делает возможным экономическое сотрудничество и прежде всего гарантирует, что силы обоих этих больших государств не будут использоваться друг против друга.
Любая попытка Запада что-то изменить в этом потерпит крах! И я хотел бы заверить вас в том, что это политическое решение означает на будущее серьезный поворот и оно является окончательным.
Я думаю, что весь немецкий народ будет приветствовать такую политическую позицию!
Россия и Германия воевали в мировой войне друг против друга, и обе стороны, в конце концов, оказались потерпевшими. Еще раз этого не должно произойти и больше не произойдет!
Пакт о ненападении и взаимопомощи, действительный с момента самого своего подписания, уже был ратифицирован вчера на высшем уровне и в Москве, и в Берлине.
В Москве этот пакт приветствовали так же, как приветствуете его вы. В речи, которую произнес нарком внешних дел Молотов, я могу подписаться под каждым словом.
Наша цель: Я полон решимости,
во-первых, урегулировать вопрос Данцига,
во-вторых, вопрос коридора и
в-третьих, позаботиться о том, чтобы в отношениях между Германией и Польшей наступил перелом, который обеспечит мирное сосуществование!
Я полон решимости бороться так долго, пока сегодняшнее польское правительство не будет склонно произвести эти изменения или пока к этому не будет готово другое польское правительство!
Я хочу отодвинуть от границ Германии элемент небезопасности, атмосферу вечного похожего на войну состояния.
Я хочу позаботиться о том, чтобы мир на нашей восточной границе был таким же, каким мы его знаем на других наших границах.
Я хочу предпринять необходимые для этого действия, которые не противоречат тому, что я представил вам здесь в Рейхстаге, мои господа депутаты, как предложения, по сути, ко всему остальному миру.
Это значит, что я не собираюсь вести сражение против женщин и детей!
Я поручил моему люфтваффе ограничиться атаками на военные объекты. Но если противник полагает, что со своей стороны может на этом основании вести войну противоположными методами, то он получит ответ, от которого потеряет слух и зрение!
Сегодня ночью Польша впервые открыла огонь по нашей территории в том числе из оружия регулярных воинских частей.
С 5.45 мы стреляем в ответ!
И отныне на бомбы мы будем отвечать бомбами!
Кто прибегает к яду, тот будет ядом и отравлен.
Кто отказывается от правил гуманного ведения войны, не может ждать от нас ничего иного, кроме того, что и мы пойдем на такой же шаг.
Я буду вести эту борьбу – неважно против кого – столь долго, пока не будут обеспечены безопасность рейха и его права!
Более шести лет я работал над воссозданием немецкого вермахта. За это время на строительство нашего вермахта было потрачено более 90 миллиардов.
Сейчас он оснащен лучше всех в мире и намного превосходит любое его сравнение с 1914 годом! Моя вера в него непоколебима!
И если я взываю к этому вермахту и если требую теперь от немецкого народа жертв, а если нужно, то всех жертв, значит, имею на это право, потому что и сам сегодня так, как и раньше, готов принести любую личную жертву!
Ни от одного немца я не требую ничего иного, чего бы я в любой момент на протяжении вот уже более четырех лет не был готов сделать сам.
Немец не должен терпеть никаких лишений, которые я сам не был бы готов принять сразу же!
Тем более что отныне вся моя жизнь принадлежит моему народу! Теперь я хочу быть никем иным, кроме как первым солдатом Германского рейха.
Таким образом, я снова надел на себя китель, который является для меня самым святым, им я дорожу больше всего.
Я сниму его только после победы, – или я не доживу до нее!
Если в этой борьбе со мной что-то случится, моим первым преемником станет партайгеноссе Геринг.
Если что-то случится с партайгеноссе Герингом, его преемником станет партайгеноссе Гесс.
Тогда Вы должны будете подчиняться ему как фюреру с той же слепой верностью и преданностью, как мне.
На случай, если что-нибудь случится и с партайгеноссе Гессом, я учрежу на основе закона сенат, который должен будет выбрать из своих рядов самого достойного, то есть самого мужественного!
Как национал-социалист и немецкий солдат, я вступаю в эту борьбу всем сердцем! Вся моя жизнь была ни чем иным, как единственно борьбой за свой народ, за его возрождение, за Германию.
И в этой борьбе я верил лишь в одно: верил в этот народ!
Есть одно слово, которого я никогда не признавал: капитуляция.
Но если кто-то думает, что мы, возможно, вступаем в трудные времена, то я хотел бы просить вас принять во внимание, что некогда прусский король со своим смехотворно маленьким государством выступил против одной из самых крупных коалиций и в конечном итоге добился в трех сражениях успеха, потому что у него было исполненное веры сильное сердце, которое в настоящее время нужно и нам.
Я хотел бы заверить, однако, остальной мир: в немецкой истории ноябрь 1918 года больше никогда не повторится!
Как я готов в любой момент рискнуть своей жизнью ради своего народа и Германии, я требую того же и от всех остальных!
А любого, кто думает, что может прямо или косвенно противостоять этому национальному вызову, ждет гибель! У нас нет ничего общего с предателями!
Тем самым мы признаем верность нашему старому принципу: совсем не важно, живы ли мы; важно, что жив наш народ, что жива Германия.
От вас, как посланников рейха, я ожидаю, что на всех тех постах, на которые вы назначены, вы исполните свой долг! Вы должны быть знаменосцами сопротивления, чего бы это ни стоило! Не говорите мне никто, что настроение в вашем округе, в вашем районе или вашей группе, или в вашей ячейке может быть когда-то плохим! Вы ответственны за настроение! Я отвечаю за настроение немецкого народа, вы отвечаете за настроение в своих округах, в своих районах. Никто не имеет права снять с себя эту ответственность. Та жертва, которая требуется от нас, не больше, чем жертва, которую принесли многочисленные поколения [немцев].
Все те, кто до нас вступил на этот исполненный горечи и необыкновенно трудный путь во имя Германии, не добились того, чего и мы должны добиться;
их жертва была не меньшей и не менее мучительной, а значит, не менее легкой, чем та жертва, которая потребуется от нас!
Я ожидаю и от немецких женщин, что они с железной дисциплиной образцово вольются в это большое боевое сообщество!
Немецкая молодежь с ее пламенными сердцами, безусловно, выполнит то, чего ждет от нее и требует нация, национал-социалистическое государство!
Если мы образуем такое сообщество, прочно связанное, готовое ко всему, никогда не сдающееся, то наша воля справится с любой трудностью!
В заключение я хочу сделать признание, которое высказал однажды, когда вступил в борьбу за власть в рейхе.
Тогда я сказал: если наша воля будет сильна настолько, что никакая трудность не сможет ее сломить, то воля наша и наша сталь разобьют любую трудность и победят.
Да здравствует Германия!
Публ. по: Verhandlungen des Reichstags. 4. Wahlperiode. Band 460. Stenographische Berichte 1939-1942. 3. Sitzung, Freitag, 1. September 1939, S. 45-48. Перевод с нем. Андрей Доронин. (CC BY-SA 4.0)