Einführung:Bericht der Hauptverwaltung der Deutschen Volkspolizei für die Zeit vom 16.6.53 bis 22.6.1953 (Volksaufstand in der DDR)
Während die Ereignisse im Juni 1953 in der DDR früher nur auf der Basis von Augenzeugenberichten untersucht werden konnten, hat die historische Forschung seit dem Sturz der SED-Herrschaft Zugang zu umfangreichen schriftlichen Quellenbeständen bekommen: Akten der Polizei, des Ministeriums für Staatssicherheit, der SED, der Gewerkschaften, der so genannten Blockparteien und andere bis 1989 streng verschlossene Archivalien. Das hier veröffentlichte Dokument ist nur eines von Hunderten, die den Ablauf des Volksaufstandes in der DDR rekonstruieren helfen. Es ist deshalb von besonderer Bedeutung, weil es einen vergleichsweise detaillierten Überblick über die Vorgänge in Ost-Berlin und den 14 DDR-Bezirken gibt und umfangreiches Zahlenmaterial enthält, das das Geschehen am 17. Juni quantifiziert: die Menge der Demonstranten (335 200) und der Streikenden (225 620), die Anzahl der erschossenen Demonstranten (14) und Sicherheitsbeamten (6), die Zahl der gestürmten Gebäude (125) und der befreiten Gefangenen (1297), die Massenverhaftungen nach der Niederschlagung (6057 Festgenommene bis zum 22. Juni), denen vor allem Arbeiter zum Opfer fielen – entgegen allen politischen Verlautbarungen, dass “faschistische Agenten“ aus dem Westen den Aufstand angezettelt hätten.
Dokumente wie dieses haben das Bild vom Volksaufstand in der DDR erheblich verändert. Anders als es die ikonografischen Fotos vom Aufmarsch der sowjetischen Panzer in Berlin suggerieren, gab es Streiks und Demonstrationen keineswegs nur in der in einen sowjetischen und drei westliche Sektorengeteilten deutschen Hauptstadt. In nahezu allen größeren Städten der DDR kam es am 17. Juni oder in den darauffolgenden Tagen zu Protesten, die oftmals sogar entschlossener verliefen als in Berlin. In Halle, Bitterfeld und Görlitz hatten die Demonstranten praktisch bereits die Macht übernommen. In Städten wie Magdeburg, Brandenburg oder Jena stürmten sie gut bewachte Polizeipräsidien und Gefängnisse, um die politischen Gefangenen zu befreien, die damals in der DDR zu Tausenden in Haft saßen. In Leipzig, Gera und vielen kleineren Orten entwickelten sich die Streiks binnen Stunden zum Volksaufstand, in dessen Verlauf Parteizentralen und Rathäuser besetzt wurden. In den meisten Großbetrieben bildeten sich Streikkomitees, die einen umfangreichen Katalog mit sozialen und politischen Forderungen aufstellten und an die Arbeiter- und Soldatenräte anderer Revolutionen erinnern. Selbst auf dem Lande kam es in mehreren hundert Ortschaften zu Versammlungen, Streiks, Demonstrationen oder Besetzungen, die – in der direkten Konfrontation mit lokalen Funktionären – teilweise einen radikaleren Charakter annahmen als in den Städten und Assoziationen an frühere Bauernerhebungen wecken.
Der flächendeckende Charakter der Proteste, die Beteiligung breiter sozialer Schichten und die weitreichenden politischen Forderungen („Freie Wahlen“, „Nieder mit der Regierung!“, „Weg mit Ulbricht!“, „Freilassung aller politischen Gefangenen“ etc.) haben nicht nur das in Westdeutschland zeitweise gezeichnete Bild eines reinen „Arbeiteraufstands“ korrigiert. Sie machen auch deutlich, dass in der DDR im Juni 1953 eine Art vorrevolutionäre Situation herrschte. Dass der Funke eines harmlos beginnenden Bauarbeiterstreiks am 16. Juni in Berlin ohne irgendeine organisatorische Vorbereitung oder Struktur einen solchen Flächenbrand auslöste, ist anders nicht zu erklären. Zeitgenössische Einschätzungen, dass die SED und ihr Parteichef Walter Ulbricht in der Bevölkerung damals so verhasst waren, dass ihre Herrschaft nur durch das Eingreifen der sowjetischen Truppen gerettet werden konnte, haben sich dadurch bestätigt.
Der Zugang zu den DDR-Archiven hat dabei auch immer wieder neue, bislang unbekannte Protestaktionen ans Tageslicht gefördert. Während auf der zentralen Ebene – in diesem Fall die Hauptverwaltung der ostdeutschen Volkspolizei – oft nur ein grobes, holzschnittartiges Bild der Situation gezeichnet wird, enthalten die Aufzeichnungen aus den Bezirken, Kreisen, Gemeinden und Betrieben oft ungleich detailliertere Informationen. Deutlich wird dabei nicht nur, dass die Proteste noch umfassender waren, als in den zentralen Dokumenten erkennbar, sondern dass sie sich auch keineswegs auf den 17. Juni 1953 beschränkten. Schon seit Anfang Juni war es in den Betrieben vielmehr zu spontanen Protestversammlungen und kleineren Streiks gekommen. Trotz Verhängung von Ausnahmezustand und Kriegsrecht sowie mehrerer demonstrativer Hinrichtungen hielten die Proteste auch nach dem Eingreifen der sowjetischen Truppen noch länger an. Im Juli kam es in über 70 Orten erneut zu Streiks, bei denen es vielfach um die Forderung nach Freilassung der verhafteten Arbeiter ging. Auf dem Lande traten bis Oktober 1953 mehr als 20 000 Mitglieder aus den von der SED erzwungenen Landwirtschaftlichen Produktionsgenossenschaften (LPG) aus. Es dauerte Monate, bis sich die SED-Herrschaft wieder gefestigt hatte.
Vor diesem Hintergrund stellen auch die im Dokument genannten Zahlen nur eine Momentaufnahme dar. In Wirklichkeit haben sich, wie neuere Forschungen ergaben, über eine Million Menschen an den Protesten im Juni 1953 beteiligt. Etwa 500 000 Beschäftigte traten am 17. Juni in den Streik, mehr als 400 000 nahmen an Aufmärschen teil. Demonstranten erstürmten über 140 Gebäude – darunter 13 Polizeigebäude, acht SED-Zentralen, sechs Gewerkschaftshäuser, 14 Bürgermeistereien und elf Kreisverwaltungen. Aus über 700 Städten und Gemeinden, davon 14 Großstädte, sind Protestaktionen belegt. Am 18. Juni beteiligten sich in 16 Orten immer noch rund 44 000 Menschen an den inzwischen lebensgefährlichen Demonstrationen. Aber auch die Zahl der Festnahmen war erheblich höher, als in dem Dokument angegeben. Insgesamt haben die ostdeutschen Sicherheitsorgane bis zum 1. August etwa 13 000 Verhaftungen gezählt, zu denen noch diejenigen hinzugerechnet werden müssen, die von sowjetischen Stellen vorgenommen wurden. Durch Quellen belegt sind bislang 55 Todesopfer des Aufstandes, davon fünf Angehörige der DDR-Sicherheitsorgane.
Das Dokument ist auch deshalb quellenkritisch zu betrachten, weil es ausschließlich die Perspektive des Sicherheitsapparates wiedergibt und die Ereignisse aus politischen Gründen stark verzerrt. Demonstranten, die freie Wahlen fordern, werden als „faschistische“ oder „verbrecherische Elemente“ bezeichnet. Junge Männer, die die Rote Fahne vom Brandenburger Tor holten, werden als „aus dem Westen“ kommend bezeichnet. Tatsächlich stammte der 22-jährige Lastwagenfahrer Horst Ballentin, der auf das Bauwerk kletterte, aus Ost-Berlin. Dass ein riesiger Demonstrationszug aus dem DDR-Stahlwerk Hennigsdorf über West-Berlin marschieren musste, lag daran, dass die Behörden den S-Bahn-Verkehr lahmgelegt hatten. Ebenso wenig wird deutlich, warum Zeitungskioske in Brand gesteckt und HO-Läden geplündert wurden, nämlich aus Empörung über die übersteigerte Propaganda in den DDR-Medien, über die überhöhten Preise in den staatlichen Geschäften und über die systematische Diskriminierung der Privatläden in der DDR. Und wenn es heißt, dass auf dem Berliner Alexanderplatz die Lage „bereinigt“ wurde, dann bedeutet dies, dass Panzer in lebensgefährlichen Manövern in die Demonstranten fuhren und bald auch geschossen wurde. Die Behauptung, dass in Halle eine ehemalige „SS-Kommandeuse“ aus dem KZ Ravensbrück aus der Haft befreit worden wäre und sich dann „maßgeblich an den Provokationen“ beteiligt hätte, ist inzwischen als Propagandalüge enttarnt worden – in Ravensbrück gab es überhaupt keine „SS-Kommandeusen“, geschweige denn eine mit diesem Namen. Das hinderte das Bezirksgericht Halle freilich nicht, die offenkundig geistig verwirrte Frau am 22. Juni 1953 zum Tode zu verurteilen. Dass sich ein größerer Teil der Bevölkerung bald von den Anführern distanzierte, wie es in dem Bericht heißt, ist ebenfalls eine durch nichts belegte Behauptung, die wohl eher dem Wunschdenken der SED-Führung, als der Wirklichkeit entsprach – tatsächlich musste das Politbüro am 17. Juni in das sowjetische Hauptquartier in Berlin-Karlshorst evakuiert werden, wo es auch die Nacht über blieb.
Das Dokument ist auch noch in anderer Beziehung unvollständig – es enthält keinerlei Angaben über die tatsächlichen Akteure des Aufstands und ihre politischen Vorstellungen. Der Aufstand hat kein Gesicht. Weil die Erhebung so schnell niedergeschlagen wurde, sind ihre Sprecher – anders als bei vielen anderen sozialen Unruhen – öffentlich kaum bekannt geworden. Dieses Defizit besteht auch Jahrzehnte später fort. Eine wichtige Rolle spielten zum Beispiel der Vorsitzende des Streikkomitees Bitterfeld, Paul Othma, der Görlitzer Sozialdemokrat Max Latt, der Dresdener Streikführer und ehemalige NS-Widerstandskämpfer Wilhelm Grothaus oder der Organisator des Streiks im Funkwerk Berlin-Köpenick, Siegfried Berger – um nur einige Personen zu nennen, die plötzlich und auch für sie selbst völlig unerwartet an die Spitze einer Bewegung gespült wurden. Die meisten von ihnen büßten ihr spontanes Engagement für Freiheit und Demokratie mit langen Haftstrafen, wenn sie nicht – wie der erwähnte Horst Ballentin–rechtzeitig in den Westen flüchten konnten.
Der Aufstand vom 17. Juni ist in Deutschland lange unterschätzt worden. Weil er so rasch und gründlich niedergeschlagen wurde, bekam er von Anfang an das Stigma einer erfolglosen Erhebung. In der DDR verteufelte man ihn jahrzehntelang als „faschistische Provokation“ oder verschwieg ihn einfach. In Westdeutschland erstarrte die anfängliche Sympathie bald in hohlem Pathos. Nachdem die Bonner Republik die DDR im Grundlagenvertrag von 1972 anerkannt hatte, wurde die Erinnerung nur noch am damaligen Nationalfeiertag der Bundesrepublik, dem „Tag der Deutschen Einheit“ gepflegt – bis dieser 1990 abgeschafft und auf den 3. Oktober verlegt wurde. Erst im Jahr 2003, zum 50. Jahrestag der Erhebung, nahm eine breite Öffentlichkeit das Geschehen erneut in den Blick: als Sternstunde der deutschen Geschichte und als Versuch, die SED-Diktatur aus eigener Kraft zu überwinden. Rund um das Jubiläum erschien rund ein Dutzend neuer Monographien. Über den Ablauf der Ereignisse in einzelnen Städten oder Regionen – so etwa in Sachsen oder in den Bezirken Halle und Magdeburg – liegen inzwischen detaillierte Darstellungen vor.Allerdings erlosch das öffentliche Interesse an dem Aufstand nach 2003 ähnlich schnell, wie es aufgekommen war.
Hatte sich die übergroße Mehrheit der Deutschen mit dem Nationalsozialismus arrangiert, kann man ihnen das beim SED-Sozialismus in dieser Weise nicht nachsagen. Im Gegenteil: Das Eintreten für freie Wahlen und die Freilassung aller politischen Gefangenen im Jahr 1953 benötigte Mut und Entschlossenheit und Tausende wurden dafür am Ende inhaftiert. Der Aufstand vom 17. Juni gehört deshalb, auch wenn er scheiterte, in die Reihe der großen demokratischen Erhebungen in Deutschland: die Märzrevolution von 1848, die Novemberrevolution von 1918 und die friedliche Revolution im Herbst 1989, die schließlich das SED-Regime doch noch beseitigte – weil diesmal die sowjetischen Truppen in den Kasernen blieben.
Если в ГДР события июня 1953 г. можно было рассматривать только на основе свидетельств очевидцев, то после свержения господства СЕПГ историческая наука получила доступ к обширным письменным источникам, куда относятся документы полиции, министерства госбезопасности, СЕПГ, профсоюзов, так называемых партий блока и другие, до 1989 г. содержавшиеся в строгой секретности архивные материалы. Публикуемый ниже документ представляет собой только один из многих сотен подобных текстов, с помощью которых удалось реконструировать ход событий народного восстания в ГДР. Однако он имеет особое значение, поскольку дает сравнительно подробный обзор процессов, происходивших в Восточном Берлине и в 14 округах ГДР, и содержит обширные статистические данные. Эти сведения позволяют дать количественную оценку событиям 17 июня: числу демонстрантов (335 200 чел.), бастующих (225 620 чел.), расстрелянных демонстрантов (14 чел.) и сотрудников службы безопасности (6 чел.), количеству занятых зданий (125) и освобожденных заключенных (1 297 чел.), масштабам массовых арестов после разгрома восстания (6 057 чел. до 22 июня), которым были подвергнуты в первую очередь рабочие, что само по себе противоречило всем политическим заявлениям о том, что разжигателями восстания являлись «фашистские агенты» Запада.
Документы, подобные этому, значительно изменили прежние представления о народном восстании в ГДР. Вопреки каноническим представлениям, сложившемся под впечатлением стандартных фотографических снимков с идущими по Берлину советскими танками, забастовки и демонстрации имели место отнюдь не только в столице Германии, которая была разделена на один советский и три западных сектора. Практически во всех крупных городах ГДР 17 июня и в последующие дни возникли протесты, которые порою носили даже более решительный характер, чем в Берлине. В Галле, Биттерфельде и Герлице демонстранты практически захватили власть. В таких городах как Магдебург, Бранденбург или Йена они осадили охраняемые здания президиума полиции и тюрем, чтобы освободить политических заключенных, которые в то время тысячами сидели в тюрьмах ГДР. В Лейпциге, Гере и в других, менее крупных городах забастовки в течение нескольких часов переросли в народное восстание, в ходе которого были заняты комитеты партий и здания городского управления. На большинстве крупных предприятий были созданы забастовочные комитеты, которые выдвинули широкие социальные и политические требования. Эти комитеты по своей сути напоминали рабочие и солдатские советы других революций. Даже в сельской местности в сотнях различных мест протестующие собирались на сходки, проводили забастовки и демонстрации, занимали здания. Все эти события, в ходе которых имела место прямая конфронтация с местными представителями власти, частью своей носили более радикальный характер, чем в городах, и вызывали ассоциации с крестьянскими восстаниями.
Широкомасштабный характер протестов, прокатившихся по всей стране, участие в них различных социальных слоев населения и далеко идущие политические требования («Свободные выборы», «Долой правительство!», «Долой Ульбрихта!», «Свободу всем политическим заключенным» и т.д.) изменили господствовавшее одно время в Западной Германии одностороннее представление о чисто «рабочем восстании». Кроме того, они показали, что в июне 1953 г. в ГДР налицо была предреволюционная ситуация. Иначе как объяснить тот факт, что искра безобидно начавшейся забастовки строительных рабочих 16 июня в Берлине разожгла без какой-либо организационной подготовки или структуры такой сильный пожар. Тем самым подтвердились оценки современников, которые утверждали, что только советские танки смогли спасти ненавистную народу СЕПГ и ее руководителя Вальтера Ульбрихта.
Благодаря доступу к архивам ГДР удалось пролить свет на новые, до сих пор неизвестные протесты. Если материалы центральных органов – в данном случае Главного управления восточногерманской народной полиции (ГДФ) – рисуют только самую общую картину сложившейся ситуации, то документы из округов, районов, общин и предприятий часто дают более подробные сведения. Из них не только явствует, что протесты носили более широкий характер, чем это следует из отчетов центральных органов, но и что эти протесты не ограничивались лишь 17 июня 1953 г. Уже с начала июня на предприятиях происходили спонтанные акции протеста и небольшие забастовки. Несмотря на введение чрезвычайного и военного положения и многочисленные показательные казни, протесты продолжались и после вмешательства советских войск. В июле более чем в 70 местах вновь начались забастовки, в ходе которых выдвигались требования освободить арестованных рабочих. В сельской местности до октября 1953 г. более 20 000 членов вышли из сельскохозяйственных кооперативов (ЛПГ), организованных СЕПГ в принудительном порядке. Понадобились месяцы, чтобы власть СЕПГ вновь стабилизировалась.
На этом фоне названные в документе цифры сродни только снимку с мест событий, сделанному на скорую руку. В действительности, как свидетельствуют новейшие исследования, в протестах, прокатившихся по стране в июне 1953 г., приняло участие более одного миллиона человек. Приблизительно 500 000 трудящихся 17 июня начали забастовку, в маршах протеста участвовало более 400 000 чел. Демонстранты заняли штурмом более 140 зданий, из них 13 управлений полиции, 8 комитетов СЕПГ, 6 домов профсоюзов, 14 городских и 11 районных управлений. Документы подтверждают акции протеста более чем в 700 городах и общинах, в том числе в 14 крупных. 18 июня на демонстрации, участие в которых к тому моменту уже было связано с риском для жизни, вышли 44 000 человек в 16 городах. Действительное число арестованных превышало названное в документе. Восточногерманские органы безопасности к 1 августа 1953 г. называли общее количество арестованных – 13 000. В их число необходимо включить людей, подвергшихся аресту советскими учреждениями. Число жертв восстания, документально подтвержденное на сегодняшний день – 55 человек, пятеро из которых были сотрудниками органов безопасности ГДР.
В качестве исторического источника данный документ требует критической оценки, поскольку он отражает исключительно точку зрения аппарата госбезопасности, и по политическим соображениям в значительной степени искажает события. Демонстранты, требовавшие свободных выборов, характеризуются здесь как «фашистские» или «преступные» элементы. Молодых людей, снявших Красный флаг с Бранденбургских ворот, описывают как приехавших «с Запада». На самом деле, 22-летний водитель грузовика Хорст Баллентин, который забрался на конструкцию, был родом из Восточного Берлина. Тот факт, что огромный демонстрационный марш от сталелитейного завода ГДР в Хеннигсдорфе проследовал по необходимости через Западный Берлин, объясняется тем, что городские власти остановили трамвайное сообщение. Столь же сдержан дающийся в документе ответ на вопрос, почему поджигались газетные киоски и разграблялись продовольственные магазины. Происходило же это, очевидно, по причине возмущения, вызванного чрезмерной пропагандой СМИ ГДР, завышенными ценами в государственных магазинах и систематической дискредитацией частных магазинов в ГДР. И если в документе говорится о том, что ситуация на Берлинской Александерплатц была «урегулирована», то это означает, что прямо среди демонстрантов самым угрожающим для жизни образом маневрировали танки, начавшие потом стрельбу. Утверждение, что в Галле в числе освобожденных заключенных находилась и бывшая «комендант СС» из концлагеря Равенсбрюк, которая затем якобы приняла «активное участие в провокациях», было разоблачено впоследствии как пропагандистская ложь (в Равенсбрюкском лагере вообще не было женщин-комендантов). Тем не менее, это обстоятельство не помешало окружному суду в г. Галле 22 июня 1953 г. приговорить явно душевнобольную женщину к смертной казни. Голословным является также и утверждение Отчета о том, что большая часть населения вскоре отмежевалась от застрельщиков восстания. В этом утверждении отразилось стремление руководства СЕПГ выдавать желаемое за действительное. На самом же деле, 17 июня Политбюро пришлось эвакуироваться и провести всю ночь в штаб-квартире советских войск, находившейся в берлинском районе Карлсхорст.
Кроме того, в документе имеется и еще один пробел – в нем отсутствуют какие-либо данные о фактических участниках восстания и их политических мотивах. Кто был «лицом восстания»? Поскольку протест оказался довольно быстро подавленным, то его руководители, в отличие от лидеров многих других подобных волнений, остались обществу неизвестными. Это упущение сохраняется до сих пор, десятилетия спустя, в немалой степени благодаря присутствию законодательства о личной тайне. Известно, например, что важную роль в событиях тех лет играли председатель забастовочного комитета в Биттерфельде Пауль Отма, социал-демократ в г. Герлице Макс Латт, руководитель дрезденских забастовщиков и бывший борец сопротивления против национал-социалистского режима Вильгельм Гротаус, организатор забастовки на радиозаводе в берлинском районе Кепеник Зигфрид Бергер – это лишь краткое перечисление имен тех людей, которые внезапно и неожиданно для самих себя оказались во главе движения. Большинству из них, кому (в отличие от вышеупомянутого Хорста Баллентина) не удалось в считанные часы спастись на Западе, пришлось поплатиться длительными тюремными сроками за свое непредвиденно активное участие в борьбе за свободу и демократию.
В течение долгого времени в Германии наблюдалась недооценка восстания 17 июня. Поскольку протест скорейшим и последовательным образом был подавлен, то на него с самого начала легла печать восстания неудавшегося. В ГДР на протяжении многих десятилетий это событие или представляли в самом черном свете как «фашистскую провокацию», или же просто замалчивали. В Западной Германии первоначальная симпатия к восставшим сменилась голым пафосом. После признания ГДР Боннской Республикой и подписания Договора об основах отношений в 1972 г. об этом восстании вспоминали лишь один раз в год, во время отмечания тогдашнего национального праздника ФРГ – Дня народного единства. Однако в 1991 г. этот праздник был перенесен на 3 октября. И лишь в 2003 г., в связи с 50-летием восстания, внимание широкой общественности вновь оказалось прикованным к давним событиям. Теперь их стали считать звездным часом немецкой истории – попыткой свергнуть собственными силами диктатуру СЕПГ. В тот юбилейный период вышла в свет целая дюжина новых монографий; одновременно появилось большое количество работ, в которых подробно рассматривались события в отдельных городах или регионах, например, в Саксонии или в округах Галле и Магдебург. Однако общественный интерес к восстанию угас после 2003 года так же быстро, как и возник.
Если подавляющее большинство людей и примирилось с национал-социализмом, то нельзя сказать, что они поступили так же с социализмом СЕПГ. Напротив, их выступление 1953 года за свободные выборы и освобождение всех политических заключенных потребовало мужества и решимости. Тысячи людей заплатили за свой протест длительными тюремными сроками. Поэтому восстание 1953 г., несмотря на его поражение, принадлежит к ряду наиболее значительных демократических событий в Германии – мартовской революции 1848 г., ноябрьской революции 1918 г. наконец, мирной революции осени 1989 г., которая окончательно ликвидировала режим СЕПГ, так как в тот момент советские войска остались в казармах.