Beschluss des CK VKP(b) "Über den Umbau der literarisch-künstlerischen Organisationen"
Am 23. April 1932 beschloss das СK der VKP(b) die Auflösung der sogenannten „proletarischen literarisch-künstlerischen“ Organisationen, die seit Mitte der 1920er Jahre in zunehmender Aggressivität für den „Klassenkampf“ in der Kunst eingetreten waren. Dies war zunächst ganz im Sinne der von Stalin dominierten Partei gewesen, in deren Auffassung sich neben den großen, 1928 begonnenen sozioökonomischen Umgestaltungen auch eine „kulturelle Revolution“ vollziehen sollte. Mit dem Abrücken vom „verschärften Klassenkampf“ seit 1931 und der Postulierung einer „sozialistischen“ (und damit klassenlosen) Gesellschaft war jedoch der kompromisslose ideologische Radikalismus jener proletarischen Kunstorganisationen nicht mehr zeitgemäß. Unter der künstlerischen Intelligenz sollten nicht länger Gräben aufgerissen werden, sondern alle den Sozialismus Bejahenden sollten sich im Interesse einer „Kunst für das Volk“ zusammenfinden. An die Stelle der polarisierenden Vereinigungen proletarischer Künstler traten ab 1934 in den einzelnen Kunstsparten integrative Dachverbände als Zwangsvereinigungen und Agenturen des gesamten Kulturlebens – Ausdruck einer Entwicklung des sowjetischen Kulturlebens von postrevolutionärer, umkämpfter Diversität zur vereinheitlichenden Konsolidierung im Sinne und Geiste der Partei, der politischen Führung und nicht zuletzt Stalins selbst.
23 апреля 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление о роспуске так называемых пролетарских литературно-художественных организаций, с растущей агрессивностью выступавших, начиная с середины 1920-х гг., за классовую борьбу в искусстве. На первых порах такая позиция вполне отвечала намерениям партии, ведущую роль в которой играл Сталин. Согласно партийным представлениям, наряду с затеянной в 1928 г. широкомасштабной перестройкой в общественной и экономической жизни, должна была произойти и «культурная революция». Однако начиная с 1931 г, по мере отказа от «обострившейся классовой борьбы» и провозглашения «социалистического» (а значит, бесклассового общества), бескомпромиссный идеологический радикализм упомянутых пролетарских организаций уже не отвечал духу времени. Вместо того, чтобы по-прежнему натравливать представителей художественной интеллигенции друг на друга, теперь следовало объединить во имя «искусства для народа» всех тех, кто разделял идеи социализма. С 1934 г. на смену поляризующих объединений пролетарских художников пришли интегрирующие зонтичные организации по отдельным художественным дисциплинам как принудительные объединения и органы культурной жизни в целом. В этих структурах отобразилось развитие культурной жизни в Советском Союзе: от послереволюционного спорного разнообразия к объединяющей консолидации, отвечающей интересам партии и политического руководства, и, не в последнюю очередь, самого Сталина.
Nach ihrem Sieg in Revolution und Bürgerkrieg hatten die Bolschewiki auf den Gebieten von Kunst, Literatur und Musik eine eher zurückhaltende Politik betrieben, die insgesamt darum bemüht war, die im Land verbliebenen Kulturschaffenden für die neuen politischen Konzepte zu gewinnen und an der Aufgabe der Neuordnung des Kulturwesens im sozialistischen Sinne zu beteiligen. Wie in Politik, Wirtschaft und Gesellschaft war man sich auch in der sowjetischen Kultur zu Beginn der 1920er Jahre unsicher, welche Wege in Richtung Sozialismus zu beschreiten seien. So definierte sich die offizielle Linie der Kulturpolitik als eine Art Sammlungsbewegung, die Proletarier und Intellektuelle, Kommunisten und wohlgesonnene „Mitläufer“, ältere und jüngere Generationen, ästhetisch Progressive und Konservative im Kampf um eine sozialistische Kultur vereinen sollte. So erkannten weder der Volkskommissar für Bildungswesen, Anatolij Lunačarskij, noch die in ästhetischer Hinsicht meist konservativ geprägte Führungsriege der Bolschewiki die Vorrangs- bzw. Exklusivitätsansprüche von Vertretern des Proletkul't, der Futuristen oder der proletarischen Realisten an, die sich auf dem Gebiet der Literatur bereits 1920 in einer Allrussländischen Assoziation proletarischer Schriftsteller (VAPP) zusammengefunden hatten. Die verhältnismäßige Toleranz der sowjetischen Kulturpolitik in den 1920-er Jahren darf freilich nicht als Liberalität missverstanden werden: Vorstellungen von einer explizit sozialistischen Ausrichtung der Kunst, von Zensur und Kontrolle, von der gebotenen Verfolgung politisch Andersdenkender sind auch in den frühen Jahren der Sowjetunion klar präsent und deuten in mancher Hinsicht bereits auf spätere Entwicklungen hin.
Dennoch gab es – innerhalb des von der Partei gezogenen Rahmens – Raum für unterschiedliche ästhetische und programmatische Strömungen, die sich in mehreren Organisationen manifestierten. Die proletarischen Realisten sammelten sich in der VAPP: Sie firmierte seit 1928 als Russländische Assoziation proletarischer Schriftsteller (RAPP), da sie russischer Teil einer als multinational gedachten Allunionsvereinigung der Assoziationen proletarischer Schriftsteller (VOAPP) sein sollte. Daneben existierten der Allrussländische Schriftstellerverband (VSP), in dem sich „Mitläufer“ zusammengefunden hatten; die Linke Front der Künste (LEF) als Organisation der Futuristen; das Literarische Zentrum der Konstruktivisten (LCK) oder die Allrussländische Vereinigung der Bauernschriftsteller (VOKP). In der Musik stellten die Russländische Assoziation Proletarischer Musiker (RAPM) auf der klassenkämpferischen Schiene und die avantgardistisch-modern ausgerichtete Assoziation für zeitgenössische Musik (ASM) gegensätzliche Pole dar. Gemeinsam war diesen unterschiedlichen Vereinigungen, von denen es auch in der bildenden Kunst eine ganze Reihe gab, der grundsätzliche Wille bzw. zumindest die Bereitschaft, zur Schaffung einer der neuen sowjetisch-sozialistischen Gesellschaft angemessenen Kunst beizutragen. Auf welchen ästhetischen Wegen und mit welchen künstlerischen Mitteln dieses Ziel zu erreichen war, darüber wurde heftigst diskutiert und gestritten.
Führungsrollen in diesen Auseinandersetzungen beanspruchten angesichts der sozialen Bezogenheit des neuen politischen Systems auf das Proletariat die jeweiligen „proletarischen“ Organisationen (RAPP; RAPM; RAPCh [Russländische Assoziation proletarischer Künstler], allerdings erst seit 1931). Untereinander keineswegs einmütig, sondern in radikale und gemäßigte Flügel gespalten, traten sie für die Abwendung von der überkommenen bürgerlich-adeligen Hochkultur, für die Annäherung der Kunst an die neuen staatstragenden Gesellschaftsklassen, sowie für die Schaffung neuer, „proletarischer“ Ausdrucksformen der Hochkultur ein. Die große Stunde dieser proletarischen Künstlerassoziationen schlug 1928. Hatten sie bereits zuvor in scharfen diskursiven Auseinandersetzungen die angeblichen Verfehlungen anderer künstlerischer Richtungen kritisiert, so wurde ihr klassenkämpferisches Programm nun von der politischen Führung als richtige Option sanktioniert.
Hintergrund dieser Entscheidung der sowjetischen Kulturpolitik für die „Proletarier“ war die Durchsetzung Stalins in der Partei und der damit verbundene politische Umbruch. Zum einen verloren im bürgerlichen Sinne kulturell hoch gebildete, ästhetisch eher konservativ ausgerichtete „Altbolschewiki“ in Spitzenfunktionen wie Lunačarskij, Lev Trockij, Nikolaj Bucharin, Aleksandr Voronskij u.a., die eher als Verteidiger einer kulturellen Sammlungsbewegung aufgetreten waren, an Einfluss oder wurden ausgeschaltet. Zum anderen zeitigte Stalins Postulierung und Initiierung eines „verschärften Klassenkampfes“ nicht nur auf ökonomischem Sektor, sondern auch in Bildung und Kultur ihre Auswirkungen: Die Abkehr vom Kompromisskurs der Neuen Ökonomischen Politik (NĖP) hin zur forcierten Industrialisierung und zur Zwangskollektivierung der Landwirtschaft fand ihr Äquivalent in einer „kulturellen Revolution“, die – darin den wirtschaftspolitischen Umgestaltungen vergleichbar – mit bürgerlichen Relikten in Gesellschaft und Kultur im weitesten Sinne ein Ende machen wollte.
Dabei handelte es sich keineswegs nur um eine „Kulturrevolution von oben“, im Gegenteil: Viele eifrige Funktionäre und Publizisten verfochten radikal und kämpferisch die Ideen des kulturellen Klassenkampfes, der nun endlich, mehr als zehn Jahre nach der Revolution, der proletarischen Kultur zum Sieg verhelfen sollte. Dass man dabei selbst nicht so genau wusste, wie letztere eigentlich auszusehen hatte, ging im diskursiven Furor jener Jahre zwischen 1928 und 1931 oft unter. Wichtiger war, dass man wusste, gegen wen man vorzugehen hatte – gegen Künstler, deren Werke man als bürgerlich, reaktionär, spießig und antisowjetisch erkannt hatte. Wenn sich auch, um den Jargon der Zeit zu benutzen, manch fauliges Element spießbürgerlicher Kultur aufgrund seiner ungleich größeren Publikumswirkung erstaunlich gut im Repertoire bzw. Programm jener Jahre hielt, so besteht kein Zweifel daran, dass die proletarischen Kunstorganisationen mit Rückendeckung der Partei Artikulationshoheit und Vertretungsmonopol im Kulturleben erreicht hatten.
Es verwundert nicht, dass angesichts dieser scheinbaren Durchsetzung auf ganzer Linie das Selbstbewusstsein der „proletarischen“ Kulturfunktionäre beträchtlich anstieg, ja, man beging in den Führungsetagen der Assoziationen den Fehler, sich für unangreifbar zu halten. Seit 1931 regte sich zunehmend Unmut über die Assoziationen; längst waren RAPP und RAPM in die Kritik geraten, wofür auch die – im Vergleich zur Lautstärke ihrer Proklamationen – insgesamt bescheidenen schöpferischen Ergebnisse der proletarischen Kulturschaffenden verantwortlich zeichneten. Letztlich war es ihnen nicht gelungen, aus der ideologischen Vision die adäquate kulturelle Praxis zu schaffen. Man hatte alle Arten von „Mitläufern“ diskreditiert, sich zugleich der Reduktion auf reine tagespolitische Agitationskunst gegenüber verwahrt, es jedoch nicht vermocht, eigene Konzeptionen nachhaltig zu vermitteln. So saß man bereits, ohne es recht zu merken, zwischen den Stühlen, als ein erneuter Kurswechsel der politischen Führung eintrat. Der „verschärfte Klassenkampf“ sei erfolgreich zu Ende gebracht worden, war seit 1931 zu vernehmen, nun stünden andere Aufgaben auf der Tagesordnung, dies gelte auch für den kulturellen Bereich. Die RAPP und ihr Chefliterat Leopold Averbach verbaten sich derlei Einmischung von ihrer Meinung nach inkompetenter Seite und beharrten auf klassenkämpferischen Positionen. Die Partei drohte damit in die Rolle des Zauberlehrlings zu geraten: Der Besen, den man selbst gerufen hatte, um kräftig durchzukehren, war nicht mehr gewillt, sich bändigen zu lassen. Was folgte, wirkt aus historischer Perspektive naheliegend, kam aber zur damaligen Zeit doch überraschend – die Liquidierung der proletarischen Kunstorganisationen durch einen Beschluss des Zentralkomitees im April 1932.
Wie (nicht nur) in autoritären Systemen üblich, galt es, diese überraschende Entscheidung nicht als Eingeständnis einer verfehlten Politik, sondern als Ausdruck einer folgerichtigen und erfolgreichen Entwicklung darzustellen. So setzt die СK-Verlautbarung mit der Feststellung ein, dass in den letzten Jahren im Zusammenhang mit dem Aufbau des Sozialismus eine große Qualitäts- und Quantitätssteigerung in den Bereichen Literatur und Kunst zu verzeichnen sei. Vor einigen Jahren sei die Situation noch nicht so erfreulich gewesen, weshalb die Partei sich bemüht habe, die proletarischen Schriftsteller und Künstler durch die Stärkung der proletarischen Kunstorganisationen zur fördern. Inzwischen sei der gewünschte Erfolg eingetreten und die neuen Kader quasi ihren Organisationen entwachsen. Die RAPP und ihre Schwesterorganisationen hatten ihren Dienst als Mobilisierungsorgane getan. Nach dem erfolgreichen Klassenkampf war die Konzentration auf den Klassenstandpunkt hinfällig geworden, ja es bestand sogar die Gefahr „zirkelartiger Abgeschlossenheit“ und der „Entfremdung von den politischen Aufgaben der Gegenwart“. Um dies zu vermeiden, traf das CK die Entscheidung, die proletarischen Assoziationen für Literatur, Musik und bildende Kunst aufzulösen sowie alle Schriftsteller, Musiker und Künstler, sofern sie die Sowjetmacht unterstützten und am Aufbau des Sozialismus mitwirken wollten, in neu zu gründenden Verbänden ihrer jeweiligen Kunstsparten zu vereinigen.
Der Entschluss zur Gründung von Schriftsteller-, Komponisten- und Künstlerverbänden wurde in der Forschung lange als Etablierung einer totalen Kontrolle über das Kulturleben geschildert. Ähnlich wie auf anderen Untersuchungsfeldern erwies sich jedoch auch in der Kultur das totalitäre Modell des stalinistischen Staates längst nicht als so monolithisch, wie es die eigenen Verlautbarungen des Regimes suggeriert haben mögen. Von einer rigiden Gleichschaltung des Kulturlebens konnte jedenfalls nicht die Rede sein: Nicht nur, da die Etablierung der entsprechenden Verbände – zumindest auf Unionsebene – zum Teil Jahre in Anspruch nahm, sondern auch, da diese Organisationen bei allem Parteieinfluss doch ein beträchtliches Eigenleben führten, das zu einem wesentlichen Teil der spezifischen Sowjetkultur wurde. Zwar hatten die Verbände ohne Zweifel Steuerungs-, Kontroll- und Disziplinierungsfunktionen und mussten sich Direktiven von Partei und Staat unterordnen. Die Politik konnte andererseits aber nicht in jedes Detail künstlerischen Alltags hineinregieren. Die Verbände waren damit nicht nur Gängelungsinstrument der Partei, sondern boten den Künstlern Kommunikations- und Publikationsforen und darüber hinaus Grundlagen materieller Sicherheit bis hin zur Privilegierung.
Neuere Forschungen gehen auch nicht mehr davon aus, dass die Parteiführung mit dem Beschluss von 1932 die „absolute Parteihegemonie“ über Literatur und Kunst einführen wollte. Vielmehr scheint es das Ziel gewesen zu sein, nach den verstörenden Jahren der Kulturrevolution für (sozialistische) Konsolidierung und Stabilität zu sorgen und die dem System wohlgesonnene künstlerische Intelligenz nicht zu verprellen, sondern einzubinden. Dass dies im Zeichen des Sowjetsozialismus und nicht einer liberalen Beliebigkeit geschah, kann nicht ernsthaft verwundern. Wenn man so will, wurde mit diesem Beschluss die „sammlungspolitische“ Vorstellung der Kulturpolitiker um Lunačarskij aus den 1920er Jahren wieder aufgegriffen – mit dem Unterschied, dass inzwischen im Selbstverständnis der sowjetischen Politik der Klassenkampf erfolgreich zu Ende gebracht und die sozialistische Gesellschaft in der Sowjetunion erreicht worden sei. Die verteufelten bürgerlichen Relikte erklärte man für ausgemerzt, der Entfaltung einer sozialistischen Kunst sollte nun nichts mehr im Wege stehen.
Es ist nur einer von vielen Widersprüchen in der Geschichte der Sowjetunion, dass sich die sowjetische Hochkultur unter dem Vorzeichen eines „Sozialistischen Realismus“ seit Mitte der 1930er Jahre in ästhetischer Hinsicht stark an jenen überkommenen Vorstellungen des 19. Jahrhunderts orientierte, die man in der „kulturellen Revolution“ so heftig bekämpft hatte, während die revolutionäre Avantgarde eliminiert und Vorstellungen einer „proletarischen Kunst“ marginalisiert wurden. Die Entwicklung der sowjetischen Kultur nach 1932 ist damit Teil jenes generellen, für die Stalin-Zeit typischen Wertewandels weg von radikaler Umgestaltung hin zu einer konservativen Grundhaltung – eine Tendenz, die sich auf vielen, ganz unterschiedlichen Feldern ausmachen lässt, von der Hochkultur bis hin zur Familienpolitik, vom Geschichtsbewusstsein bis hin zur Außenpolitik. Ideologisch und rhetorisch mochte man die eigene Fortschrittlichkeit feiern, in der Praxis griff man allzu oft auf die Tradition zurück, arrangierte sich mit ihr und baute sie im eigenen Interesse aus.
Der CK-Beschluss von 1932 wurde ex post zu einem Meilenstein bei der Aufgabe revolutionärer Vision zugunsten eines pragmatischen Realismus – das gilt ästhetisch ebenso wie administrativ. Im Ergebnis blieb die Umgestaltung des sowjetischen Kulturlebens ambivalent. Von vielen Kunstschaffenden durchaus begrüßt, schuf sie in der longue durée sicherlich die erwünschte Berechenbarkeit und Stabilität in den organisatorischen Strukturen (und über weite Strecken auch in der ästhetischen Ausrichtung): Das Verbandswesen nahm im sowjetischen Kulturbetrieb bis 1991 eine prägende Rolle ein – sowohl als Regelungsinstrument wie als Gestaltungsforum. Andererseits vermochten die 1932 getroffenen Entscheidungen, insbesondere unter der Herrschaft Stalins, Krisen und Verwerfungen wie die Affäre um Dmitrij Šostakovič 1936 oder die Generalabrechnungen mit den Künsten 1946-1948 nicht zu verhindern. Auch in dieser Hinsicht können sie als typisch für den Stalinismus gelten.
После победы в революции и Гражданской войне большевики проводили довольно осторожную политику в области искусства и литературы, стремясь в целом к тому, чтобы склонить остававшихся в стране деятелей культуры к новым политическим концепциям и вовлечь их в реорганизацию культурной системы в социалистическом духе. Неуверенность по поводу путей, ведущих к социализму, которая наблюдалась в политике, экономике и обществе, имелась и в советской культуре. Как следствие, официальная линия в культурной политике была нацелена на объединение всех сил – пролетариев и интеллигентов, коммунистов и благонамеренных «попутчиков», старшего и молодого поколения, авангардистов и эстетических консерваторов – в борьбе за социалистическую культуру. Ни нарком просвещения Анатолий Луначарский, ни стоящее на консервативных позициях в области искусства руководство большевиков не признавали притязаний на первенство и исключительность со стороны представителей Пролеткульта, футуристов или пролетарских реалистов, апологеты которых в области литературы уже в 1920-е годы объединились во Всероссийскую ассоциацию пролетарских писателей (ВАПП). Конечно, было бы ошибкой считать относительную терпимость советской политики в области культуры в 1920-е годы выражением ее либерального характера. Представление о том, что искусство должно иметь ярко выраженное социалистическое содержание, цензура и контроль, предписанное в приказном порядке преследование политически инакомыслящих присутствовали уже в первые годы существования Советской власти, являясь своего рода преддверием тех тенденций, которые дали о себе знать позже.
Тем не менее, в пределах, установленных партией, оставалось пространство, заполненное различными течениями, оформившимися в несколько организаций, различных по своей эстетике и программе. Пролетарские реалисты объединились в ВАПП. С 1928 г. последняя именовалась Российской ассоциацией пролетарских писателей (РАПП), т.к. предполагалось, что ее российская секция станет частью многонационального Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП). Наряду с ней существовал Всероссийский союз писателей (ВСП), в который объединились «попутчики»: организация футуристов Левый Фронт Искусств (ЛЕФ), Литературный центр конструктивистов (ЛЦК) и Всероссийское объединение крестьянских писателей (ВОКП). На противоположных полюсах в области музыки находились Российская ассоциация пролетарских музыкантов (РАПМ), целиком отдавшая себя классовой борьбе, и разделявшая идеи модерна и авангарда Ассоциация современной музыки (АСМ). Эти различные группы, существовавшие также в изобразительном искусстве, объединяло принципиальное стремление или по крайней мере готовность внести свой вклад в создание нового искусства, которое отвечало бы духу социалистического общества. Предметом самых острых дискуссий и споров был вопрос об эстетических путях и художественных средствах достижения этой цели.
Ввиду того, что социальной основой новой политической системы был пролетариат, на ведущую роль в этих дискуссиях претендовали «пролетарские организации» (РАПП, РАПМ, РАПХ [Российская ассоциация пролетарских художников], возникшая, однако, только в 1931 г.). Расколовшиеся на два лагеря – радикальный и умеренный, – раздираемые внутренними противоречиями, эти новообразования боролись за преодоление старой, дворянско-буржуазной культуры, выступая за сближение искусства и тех новых общественных классов, которые призваны стать социальной основой государства. Декларировалось также создание новых, «пролетарских» форм «высокой культуры». Звездный час этих пролетарских объединений художников наступил в 1928 году. Уже и раньше, в ходе жестоких «дискурсивных боев», они критиковали ошибки, якобы совершенные другими художественными направлениями. Но теперь политическое руководство укрепило их во мнении, что с помощью своей программы классовой борьбы в искусстве они сделали правильный выбор.
Фоном для такого решения в советской культурной политике в пользу «пролетариев» стало упрочение Сталина в партии и связанные с этим политические потрясения. Во-первых, высоко образованные, по буржуазным стандартам, но обладавшие консервативным эстетическим вкусом высокопоставленные «старые большевики» (такие как Луначарский, Лев Троцкий, Николай Бухарин, Александр Воронский и прочие), предпочитавшие выступать за объединение всех художественных сил, утратили свое политическое влияние или были отстранены от дел. Во-вторых, не только в области экономики, но и в области образования и культуры, дали о себе знать последствия акцентирования Сталиным тезиса об «обострении классовой борьбы», а также плоды самой этой борьбы, начатой по его инициативе. Аналогом отказа от компромиссного курса, каковым была Новая Экономическая Политика (НЭП), и перехода к форсированной индустриализации и насильственной коллективизации сельского хозяйства, стала «культурная революция» сходная с перестройкой в области экономики в том, что имела своей целью покончить с пережитками буржуазного прошлого в обществе и культуре в широком смысле этого слова.
Это была отнюдь не просто «культурная революция сверху». Напротив, многие партийные и государственные деятели и публицисты решительно и воинственно отстаивали идеи классовой борьбы, которая теперь, спустя более десяти лет после революции, должна была обеспечить победу пролетарской культуры. Тот факт, что они сами не знали, как на самом деле должно выглядеть эта последняя, нередко терялся в дискуссионном фуроре тех лет (между 1928 и 1931 гг.). Гораздо более важным оказывалось понимание кого именно следовало подвергнуть бичеванию, – художников, в произведениях которых обнаруживались буржуазные, реакционные, мещанские или антисоветские тенденции. И даже если какой-нибудь, выражаясь на жаргоне того времени, «гнилой элемент буржуазной культуры», по причине своего несравненно большего успеха у публики, на удивление долго сохранял свое место в репертуаре или концертных программах тех лет, то все равно нет сомнений в том, что пролетарские художественные организации при поддержке партии превратились в главных выразителей рабочего класса и в единоличных его культурных представителей.
Неудивительно поэтому, что возросла самоуверенность деятелей «пролетарской культуры», посчитавших, что им удалось одержать полную победу. Те же, кто находился на высших этажах власти в ассоциациях совершили ошибку, почувствовав себя неуязвимыми. С 1931 года выросло недовольство ассоциациями. РАПП и РАПМ уже давно подвергались критике, что объясняется, в том числе, и скромными творческими результатами пролетарских деятелей искусства, по сравнению с объемом их прокламаций. В конечном итоге, они не сумели воплотить идеологические мечты в соответствующие формы культурной практики. Всевозможные «попутчики» были дискредитированы, но и сопротивлялись в то же время сведению к чистой политической агитации. Пролетарским ассоциациям не удалось устойчиво донести собственные концепции. Даже не осознавая этого, они оказались между двумя стульями в тот момент, когда политическое руководство снова сменило курс. Начиная с 1931 г. постоянно утверждалось, что «обострившаяся классовая борьба» успешно завершена – теперь на повестке дня, в том числе, в области культуры, стоят другие задачи. Со своей стороны РАПП и ее главный представитель Леопольд Авербах противились вмешательству с такой, как они считали, некомпетентной стороны и не отступали от позиции классовой борьбы. Для партии, таким образом, возникла угроза оказаться в роли ученика волшебника: волшебная метла, которая была призвана вымести углы, не слушалась. То, что произошло следом, в исторической перспективе представляется логичным, но для современников оказалось все-таки неожиданностью. Пролетарские художественные организации постановлением ЦК ВКП(б) в апреле 1932 года были ликвидированы.
Как принято в тоталитарных системах (в том числе), подобное неожиданное решение следовало представить так, чтобы оно выглядело не как признание ошибочности всей прежней политики, а как очередной этап последовательного и успешного развития. Поэтому постановление ЦК начинается с утверждения, что в последние годы, в связи со строительством социализма, наблюдается значительное повышение качественного и количественного уровня литературы и искусства. Несколько лет назад ситуация еще заставляла желать лучшего, поэтому партия принимала все усилия для оказания содействия пролетарским писателям и художникам, для укрепления их организаций. С тех пор удалось достичь желаемых успехов, и новые кадры «выросли» из рядов их организаций. На тот момент РАПП и подобные ей организации уже сыграли свою роль в качестве органов по мобилизации культуры. После успешного завершения классовой борьбы не было необходимости в строгом соблюдении классовой позиции, причем существовала даже опасность «кружковщины» и «оторванности от политических задач дня». Чтобы избежать этого, ЦК приняло решение распустить пролетарские ассоциации писателей, музыкантов и художников, а всех деятелей искусства, которые поддерживают Советскую власть и хотят принимать участие в строительстве социализма, объединить в новых союзах в соответствии с родом их творческой деятельности.
В течение долгого времени решение об образовании Союзов писателей, композиторов и художников рассматривалось исследователями как мера по утверждению тотального контроля партии и государства за художественной жизнью. Однако в культуре, как и в других областях внутригосударственной жизни, тоталитарная модель сталинистского государства была далеко не такой монолитной, как может показаться, особенно, если исходить из признаний самого режима. Во всяком случае, не может быть и речи об идеологическом и формальном однообразии культурной жизни. И причина здесь не только в том, что на создание соответствующих объединений – по крайней мере, на союзном уровне – ушли годы. Объяснением тому может, в частности, служить тот факт, что эти организации, несмотря на воздействие со стороны партии, в значительной мере жили своей жизнью, оказавшейся неотъемлемой частью особой советской культуры. Разумеется, союзы выполняли управленческие, контрольные и дисциплинарные функции и были обязаны подчиняться директивам партии. С другой стороны, политические структуры не могли определять каждую, в том числе, самую незначительную сторону повседневной культурной жизни. Таким образом, творческие союзы были не только инструментом мелочной опеки со стороны партии, но и служили деятелям искусств в качестве коммуникационного и издательского форума, одновременно гарантируя им материальную обеспеченность и привилегии.
Исследования последних лет уже не исходят из того, что партийное руководство приняло постановление 1932 г. с целью обеспечения своей «абсолютной власти» над литературой и искусством. Напротив, складывается впечатление, что его целью было, после полных неопределенности лет культурной революции, способствовать (социалистической) консолидации и стабильности, а также интегрировать в систему лояльно настроенную художественную интеллигенцию, вместо того, чтобы заниматься ее избиением. При этом вряд ли может удивить тот факт, что все подобные меры осуществлялись под знаком социализма советского образца, исключавшей характерные для либерального общества возможности и произвольности выбора. Допустимо считать, что постановление развивало «политику объединения всех культурных сил», свойственную представителям советской культурной политики 1920-х гг., принадлежавших к кругу Луначарского. Отличие заключалось, однако, в том, что согласно представлениям советских политических деятелей в истекший период классовая борьба была завершена, а социалистическое общество построено. Остатки проклятого буржуазного прошлого были объявлены искоренёнными, и развитию социалистического искусства уже ничего не мешало.
Одним из многих парадоксов в истории Советского Союза является то, что эстетическим ориентиром советской «высокой культуры» с ее переходом в середине 1930-х гг. к социалистическому реализму, в значительной степени служили именно те представления XIX века, которые столь яростно низвергались в годы «культурной революции». Именно в то самое время, когда революционный авангард был уничтожен, а идея «пролетарского искусства» утратила свое значение. Таким образом, развитие советской культуры после 1932 года оказывается составной частью типичного для сталинского времени общего изменения ценностей, выразившегося в переходе от радикальной перестройки всего существующего на прежние – консервативные позиции. Речь идет о тенденции, наблюдавшейся во многих, совершенно различных областях: от «высокой культуры» – до стратегии в области семьи, от исторической памяти – до внешней политики. И ничего, что на уровне идеологии и официальной риторики прославлялась прогрессивность системы. На практике имело место многократное обращение к традиции, компромисс с ней, и ее дальнейшее развитие в собственных интересах.
Постфактум, спустя время постановление ЦК 1932 г. следует рассматривать как целую веху в процессе перехода от утопий революционного периода к прагматичному реализму – это относится как к эстетике, так и к руководству искусством. В итоге тогдашняя перестройка культурной жизни в Советском Союзе продолжает оставаться явлением амбивалентным. Приветствуемая многими деятелями искусства, она, безусловно, создавала желаемую предсказуемость и стабильность в организационных структурах в течение долгого времени (на протяжении многих лет и в эстетической ориентации). До 1991 года творческие союзы играли определяющую роль в системе советской культуры – в качестве инструмента управления ею, в сути ее организационной формы. С другой стороны, несмотря на решения, принятые в 1932 г., не удалось избежать, особенно, в период правления Сталина, таких кризисов и перекосов, какие произошли в истории с Шостаковичем в 1936 г. или в пору окончательной расправы с искусствами в 1946-1948 гг. В этом отношении творческие союзы также могут рассматриваться типичными культурными объектами сталинизма.
Beschluss des CK VKP(b) „Über den Umbau der literarisch-künstlerischen Organisationen“, 23. April 1932[ ]
Nr. 97, Punkt 21. Organisationsfragen in Literatur und Kunst (PB vom 8.III.1932, Pr. Nr. 91, P. 50/18) (Gen. Kaganovič. Averbach. Panferov).
Der Entwurf mit Vorschlägen, die vom Genossen Kaganovič eingebracht wurden (siehe Anlage), ist anzunehmen und in der Presse zu veröffentlichen.
[…]
Anlage zum Punkt 21. des Protokolls des Politbüros Nr. 97
Über den Umbau der literarisch-künstlerischen Organisationen.
Politbüro des CK der VKP(b) 23.IV.1932
1. Das CK konstatiert, dass auf der Grundlage bedeutender Erfolge des sozialistischen Aufbaus in den letzten Jahren ein großes Wachstum von Literatur und Kunst, sowohl in Quantität wie in Qualität erreicht worden ist.
Vor einigen Jahren, als in der Literatur noch ein bedeutender Einfluss fremder Elemente zu verzeichnen war, die besonders in der ersten Jahren der NĖP wiederauflebten, und die Kader der proletarischen Literatur noch schwach waren, unterstützte die Partei mit allen Mitteln die Gründung und Festigung besonderer proletarischer Organisationen auf dem Gebiet von Literatur und [anderen Kunstgattungen] Kunst mit dem Ziel, die Positionen der proletarischen [Literatur und Kunst] Schriftsteller und Künstler zu stärken [und das Wachstum der proletarischen Schriftsteller- und Künstlerkader zu unterstützen][1].
Jetzt, da die Kader der proletarischen Literatur und Kunst heranwachsen konnten, da neue Schriftsteller und Künstler aus den Betrieben, Fabriken und Kolchosen vorgerückt sind, beginnen die Rahmen der existierenden proletarischen literarisch-künstlerischen Organisationen (VOAPP, RAPP, RAMP[2] u.a.) bereits eng zu werden und bremsen den gewichtigen Aufschwung des [literarischen und] künstlerischen Schaffens. Dieser Umstand birgt die Gefahr der Umwandlung dieser Organisationen von einem Instrument zur maximalen Mobilisierung [echter] sowjetischer Schriftsteller und Künstler für die Ziele des sozialistischen Aufbaus zu einem Instrument der Kultivierung zirkelartiger Abgeschlossenheit sowie [manchmal] der Entfremdung von den politischen Aufgaben der Gegenwart und von bedeutenden Gruppen der Schriftsteller und Künstler, die mit dem sozialistischen Aufbau sympathisieren [und bereit sind, ihn zu unterstützen].
Daher sind ein entsprechender Umbau der literarisch-künstlerischen Organisationen und die Erweiterung der Basis ihrer Arbeit unumgänglich.
Davon ausgehend beschließt das CK der VKP(b):
1) die Assoziation proletarischer Schriftsteller (VOAPP, RAPP) zu liquidieren;
2) alle Schriftsteller, die die Plattform der Sowjetmacht unterstützen [die für die Politik der Sowjetmacht sind] und bestrebt sind, am sozialistischen Aufbau mitzuwirken, in einem einheitlichen Verband sowjetischer Schriftsteller mit einer eigenen kommunistischen Fraktion zu vereinigen;
3) eine analoge Umgestaltung in den anderen Kunstgattungen durchzuführen [Vereinigung der Musiker, Komponisten, Künstler, Architekten usw. Organisationen];
4) das Organisationsbüro mit der Ausarbeitung praktischer Maßnahmen zur Durchführung dieser Entscheidung zu beauftragen.
[...]
Hier nach: RCChIDNI. F. 17, op. 3, d. 881, l. 6, 22; Op. 163, d. 938, l. 37-38. Original, maschinengetippt, Online. (Übersetzung aus dem Russ.: M. Stadelmann)
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «о перестройке литературно-художественных организаций» 23 апреля 1932 г.[ ]
№ 97. п. 21 - Организационные вопросы в литературе и искусстве (ПБ от 8.III.1932 г., пр. № 91, п. 50/18)'3 (тт. Каганович. Авербах. Панферов).
Принять проект предложений, внесенный тов. Кагановичем (см. приложение) и опубликовать в печати.
[...]
Приложение к п. 21 пр. № 97 от 23 апреля 1932 г.
О перестройке литературно-художественных организаций
Политбюро ЦК ВКП(б) 23.IV.1932 г.
1. ЦК констратирует, что за последние годы на основе значительных успехов социалистического строительства достигнут большой как количественный, так и качественный рост литературы и искусства.
Несколько лет тому назад, когда в литературе налицо было еще значительное влияние чуждых элементов, особенно оживившихся в первые годы нэпа, а кадры пролетарской литературы были еще слабы, партия всемерно помогала созданию и укреплению особых пролетарских организаций в области литературы и [других видов] искусства в целях укрепления позиций пролетарск[ой]их [литературы и] писателей и работников искусства [и содействия росту кадров пролетарских писателей и художников][1].
В настоящее время, когда успели уже вырасти кадры пролетарской литературы и искусства, выдвинулись новые писатели и художники с заводов, фабрик, колхозов, рамки существующих пролетарских литературно-художественных организаций (ВОАПП, РАПП, РАМП[2] и др.) становятся уже узкими и тормозят серьезный размах [литературного и] художественного творчества.
Это обстоятельство создает опасность превращения этих организаций из средства наибольшей мобилизации [действительно] советских писателей и художников вокруг задач социалистического строительства в средство культивирования кружковой замкнутости, отрыва [иногда] от политических задач современности и от значительных групп писателей и художников, сочувствующих социалистическому строительству [и готовых его поддержать].
Отсюда необходимость соответствующей перестройки литературно-художественных организаций и расширения базы их работы.
Исходя из этого, ЦК ВКП(б) постановляет:
1) ликвидировать ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП);
2) объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской [стоящих за политику советской] власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем;
3) провести аналогичное изменение по линии других видов искусства [объединение музыкантов, композиторов, художников, архитекторов и т.п. организаций];
4) поручить Оргбюро разработать практические меры по проведению этого решения.
[...]
Здесь по: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 881. Л. 6, 22; Оп. 163. Д. 938. Л. 37-38. Подлинник. Машинопись, онлайн.
Seite 1
Seite 2
Seite 3
Hier nach: RGASPI, f. 17,op. 163, d. 938, ll. 36-38.
РГАСПИ, ф. 17,оп. 163, д. 938, лл. 36-38.
Oskar Anweiler/Karl-Heinz Ruffmann (Hrsg.), Kulturpolitik der Sowjetunion. Kröner, Stuttgart 1973.
Neil Edmunds, The Soviet Proletarian Music Movement. P. Lang, Oxford/New York 2000.
Karl Eimermacher (Hrsg.), Dokumente zur sowjetischen Literaturpolitik 1917–1932. Kohlhammer, Stuttgart u.a. 1972.
Sheila Fitzpatrick, The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Cornell Univ. Press, Ithaca 1992, Online.
Gabriele Gorzka (Hrsg.), Kultur im Stalinismus: Sowjetische Kultur und Kunst der 1930er bis 50er Jahre. Ed. Temmen, Bremen 1994.
Hans Günther (Hrsg.), The Culture of the Stalin Period (=Studies in Russia and East Europe). Palgrave MacMillan, Basingstoke 1990.
Amanda J. Metcalf, Literary Journals and Literary Politics (1921–1932). The Early Years of the New Soviet Literature, with Particular Reference to the Journal Novyi Mir. University of Hull, Oxford 1984.
Boris Schwarz, Musik und Musikleben in der Sowjetunion. 1917 bis zur Gegenwart. Teil 4/5: Von 1917 bis zur Gegenwart (=Taschenbücher zur Musikwissenschaft 68). Heinrichshofen, Wilhelmshaven 1982.
Stepan I. Šešukov, Neistovye revniteli. Iz istorii literaturnoj bor’by 20-ch godov [Feurige Enthusiasten. Aus der Geschichte des literarischen Kampfes der 20-er Jahre]. 2-e Izd., Chudožestvannaja Literatura, Moskva 1984.
Matthias Stadelmann, Isaak Dunaevskij - Sänger des Volkes: eine Karriere unter Stalin (=Beiträge zur Geschichte Osteuropas 34). Böhlau, Köln 2003.
Шешуков, С. И. Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов. 2-e Изд., Москва: Художественная литература, 1984.
Kulturpolitik der Sowjetunion [Культурная политика Советского Союза] / под ред. O. Anweiler, K.-H. Ruffmann. Stuttgart: Kröner, 1973.
Edmunds, N. The Soviet Proletarian Music Movement. Oxford/New York: P. Lang, 2000.
Dokumente zur sowjetischen Literaturpolitik 1917–1932 [Документы о советской литературной политике 1917-1932 гг.] / под ред. K. Eimermacher. Stuttgart u.a.: Kohlhammer, 1972.
Fitzpatrick, S. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca: Cornell Univ. Press, 1992, онлайн.
Kultur im Stalinismus: Sowjetische Kultur und Kunst der 1930er bis 50er Jahre [Культура при сталинизме: Советская культура и искусство с 1930-х по 1950-е годы] / под ред. G. Gorzka. Bremen: Ed. Temmen, 1994.
The Culture of the Stalin Period / под ред. H. Günther. Basingstoke: Palgrave MacMillan, 1990 (=Studies in Russia and East Europe).
Metcalf, A. J. Literary Journals and Literary Politics (1921–1932). The Early Years of the New Soviet Literature, with Particular Reference to the Journal Novyi Mir. Oxford: University of Hull, 1984.
Schwarz, B. Musik und Musikleben in der Sowjetunion. 1917 bis zur Gegenwart, Teil 4/5: Von 1917 bis zur Gegenwart. Wilhelmshaven: Heinrichshofen, 1982 (=Taschenbücher zur Musikwissenschaft 68).
Stadelmann, M. Isaak Dunaevskij - Sänger des Volkes: eine Karriere unter Stalin [Исаак Дунаевский - певец народа: карьера при Сталине]. Köln: Böhlau, 2003 (=Beiträge zur Geschichte Osteuropas 34).