Запись Льва Каменева о его беседе с Николаем Бухариным 11 и 12 июля 1928 г.

Введение

В начале 1928 г., в связи с кризисом хлебозаготовок обострились противоречия в Политбюро ЦК ВКП(б) между сторонниками И. Сталина и сторонниками продолжения политики НЭПа Н. Бухариным, А. Рыковым и М. Томским и др. (в дальнейшем – "правый уклон"). В условиях кризиса Сталин решил принять некоторые рецепты только что разгромленной "левой оппозиции" и резко усилить нажим на крестьянство, чтобы получить продовольствие внеэкономическими средствами.

В начале 1928 г., в связи с кризисом хлебозаготовок обострились противоречия в Политбюро ЦК ВКП(б) между сторонниками И. Сталина и сторонниками продолжения политики НЭПа Н. Бухариным, А. Рыковым и М. Томским и др. (в дальнейшем – "правый уклон"). В условиях кризиса Сталин решил принять некоторые рецепты только что разгромленной "левой оппозиции" и резко усилить нажим на крестьянство, чтобы получить продовольствие внеэкономическими средствами.

Пока обстановка была неустойчивой, левые могли повлиять на исход борьбы фракций Сталина и Бухарина. Оппозиция все еще оставалась важной силой, располагала сотнями опытных агитаторов и организаторов, которых так не хватало сталинской фракции. Оппозиционеры продолжали распространять листовки, в которых протестовали против репрессий и правого курса. Значительная часть партийного актива втайне сочувствовала Троцкому и другим левым. Интерес к троцкистам сохранялся и среди рабочих. 1 октября 1928 г. троцкисты распространили в Ленинграде более 400 листовок (часть была отпечатана в Москве в Москве), которые тут же разошлись по заводам. Сторонник Зиновьева и Каменева сообщал своим лидерам о ситуации в Ленинграде в середине 1928 г.: "Листовки троцкистов читают охотно, знают, кто их распространяет, но не выдают, стараются скрыть, и в то же время заявляют, что в листовках много правильного, но идти за троцкистами погодим".

Свою ссылку оппозиционеры считали временной и активно искали пути возвращения: "Подчиняясь насилию, мы покидаем места своей партийной и советской работы для бессмысленной и бесцельной ссылки. Мы ни на минуту не сомневаемся при этом, что каждый из нас не только еще понадобится партии, но и займет место в ее рядах в часы предстоящих великих боев", — говорилось в письме к конгрессу Коминтерна, которое лидеры оппозиции сумели согласовать несмотря на то, что их разделяли тысячи километров Туркестана, Сибири и европейского Севера.

Каменев и Зиновьев, в отличие от Троцкого, "признали ошибки" и попросились назад в партию. Они считали, что в условиях кризиса НЭПа не стоило требовать от Сталина признания его прежних "правых" ошибок, а, напротив, поддерживать новый "левый" курс. Более того, Зиновьев и Каменев опасались, что кризис коммунистического режима может привести к его падению, что станет поражением и для Сталина, и для "левых", и для "правых". Каменев говорил о Троцком: он "будет сидеть в Алма-Ате до тех пор, пока за ним не пришлют экстренный поезд, но ведь когда этот поезд пошлют, положение в стране будет таким, что на пороге будет стоять Керенский..." Опыт 1917 года, который для лидеров ВКП(б) был самым важным в жизни, подсказывал, что недовольство масс очень быстро может привести к кардинальным политическим переменам. Мы знаем, что в 1930-1933 гг. в СССР действительно разразилась социальная катастрофа, которой опасались лидеры оппозиции, хотя ее результаты оказались и не столько разрушительны для коммунистического режима.

В словах Каменева о "поезде" хорошо видно различие его позиции с линией Троцкого. Троцкисты готовы вернуться в партию после того, как ее лидеры признают правоту левых. Зиновьев и Каменев считают, что ждать нельзя, нужно поддержать наметившийся левый поворот изнутри.

Каменев был восстановлен в партии июне 1928 г. и затем назначен начальником Научно-технического управления ВСНХ. Зиновьев, восстановленный в партии, стал ректором Казанского университета, а затем введен в редакцию теоретического органа ВКП(б) "Большевик", сотрудничал в "Правде". В июне 1928 г. начался прием в партию ранее исключенных зиновьевцев, которые, впрочем, продолжали "просить совета" у Зиновьева, подтверждая тем самым тайную лояльность фракционной дисциплине. Их сторонники вели работу по восстановлению позиций этой группы в парторганизациях: "К нам относятся хорошо. Упреков, что потеряли лицо и т.п. нет. Внимательно присматриваются. Где возможно, стараются выдвигать наших ребят в бюро ячеек, бюро коллективов... Весте с этим нужно отметить, что когда выступает наш парень, то сейчас же водворяется тишина, и аудитория слушает весьма с большим вниманием" — сообщалось в одном из писем Каменеву.

Оппозиционеры внимательно следили за начавшейся борьбой между "правыми" и Сталиным, и их симпатии были на стороне последнего. "Если Сталин капитулирует (в решительную) перед правыми, то движение пройдет мимо него, и Троцкий окажется вождем партии…", — комментировали "левые" борьбу на июльском пленуме ЦК.

Переход Сталина на полутроцкистские позиции породил у Бухарина опасение, что "левые" могут объединиться со Сталиным в борьбе против "правых". Бухарин, как и левые оппозиционеры, недооценивал способности Сталина и думал, что он не сможет управлять страной сам, без сильных идеологов и опытных политиков. Раз речь идет о разрыве Сталина с Бухариным и Рыковым, их нужно кем-то заменить. А таких же крупных фигур в окружении Сталина не было. Не собирается ли Сталин привлечь к работе вождей левой оппозиции, с которыми он сблизился идейно? Желая предотвратить этот гипотетический поворот, Бухарин 11 июля 1928 г. встретился с Каменевым и довольно откровенно изложил ему подноготную борьбы в Политбюро. Каменев записал все сказанное.

Бухарин считал, что в условиях возникшего равновесия обе стороны будут апеллировать к оппозиции. Извиняясь и оправдываясь за былые обиды, он пытался убедить "левых" в том, что они не должны соглашаться на союз со Сталиным: "разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших разногласий с Вами".

Бухарин обвинял Сталина в том, что он — "беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти". Они к этому времени уже разругались с ним до обвинений друг друга во лжи ("до врешь и лжешь").

Бухарин то утверждал, что линия Сталина будет бита, то признавался, что он в трагическом положении, за ним ходит ГПУ. Бухарин признал, что Ворошилов, Орджоникидзе и Калинин уже "изменили" ему. Рассказ Бухарина показывал Каменеву, что широкая коалиция политиков, сначала склонявшаяся на сторону Бухарина, начала распадаться.

Бухарин недооценивает идейные разногласия с Каменевым и пытается убедить его в правоте своей "правой" политики. Этот замысел был бесперспективен. Однако "левых" и "правый уклон" сближала критика нового бюрократического режима в партии (который прежде смущал Бухарина гораздо меньше). При этом Бухарин и бравирует жестокостью, которой в Шахтинском деле у него оказалось больше, чем у Сталина. Показательны и катастрофические прогнозы Бухарина, соответствовавшие прогнозам "левой оппозиции" (при всем различии их политических рецептов для выправления ситуации).

На Каменева Бухарин – тогда еще формально полновластный коммунистический лидер, произвел "впечатление скорее обреченности". Обращение Бухарина к Каменеву уже было жестом отчаяния, так как по своим взглядам в это время левые были гораздо ближе к Сталину. Жизнь снова сблизит левых и правых оппозиционеров только после того, как сталинские преобразования приведет к формированию тоталитарной системы 30-х гг.

Рассказ Бухарина был вопиющим нарушением бюрократической этики того времени. За спиной "семерки", фракции Политбюро, победившей левых, Бухарин сообщает поверженному Каменеву секреты высшей государственной политики, включая даже споры о политике в Китае.

Запись разговора Каменев послал Зиновьеву, но через секретаря Каменева Швальбе она в октябре 1928 г. попала к Троцкому. Троцкисты сделали из сенсационного материала листовку и стали ждать удобного момента для ее опубликования. Эта бомба могла взорвать любое соглашение между Сталиным и Бухариным, так как содержала все самое обидное, что мог сказать Бухарин о Сталине и его сторонниках.

После того, как партия по сути приняла троцкистскую экономическую программу, оппозиционеры думали вернуться в партию торжественно, с развернутыми знаменами. Но Сталину не нужна была "союзная армия" в партии. Он был готов принять зиновьевцев и троцкистов назад в партию только через покаяние (как все понимали, весьма неискреннее). Лишь бы они не претендовали на авторство новой политики и, следовательно, — высшую власть. К 1929 г. Пятаков, Преображенский и ряд видных троцкистов согласились на эти условия. Однако твердые сторонники Троцкого не собирались капитулировать пред Сталиным. В этих условиях, опубликовав каменевский конспект откровений Бухарина, троцкисты наносили удар и по "правым", и по "левым" капитулянтам. Конечно, они играли на руку Сталину, но, взвесив "за" и "против", подготовили листовку, в которой публиковали конспект Каменева.

В январе 1929 г., когда в борьбе между Сталиным и Бухариным наметилось затишье, листовка была распространена в провинции и попала на стол к Сталину. В партийных и околопартийных кругах листовка вызвала сенсацию, выведя на свет прежде скрытые противоречия в Политбюро.

Сталин, изо дня в день наращивавший свои позиции в партийной структуре (в ноябре 1928 г. под контроль сталинцев перешла Московская парторганизация, а ее "правый" лидер Угланов был отправлен в отставку), но все еще не был уверен, что открытое, публичное столкновение принесет победу именно ему. Не дрогнет ли ЦК под действием речей Бухарина и Рыкова — все-таки официально самого компетентного в экономике человека. Компромиссные резолюции не выполнялись, Сталин готовил индустриальный рывок. Бухарин же продолжил иносказательную критику Сталина, напомнив ему о ленинском "завещании". Свой доклад на траурном заседании 21 января 1929 г. по поводу пятой годовщины со дня смерти Ленина Бухарин так и назвал — "Политическое завещание Ленина". Обобщая последние статьи Ленина (о его письме к съезду открыто речь не шла), Бухарин напоминает, что именно Ленин заложил основы стратегии, которую теперь отстаивает Бухарин.

Для Сталина Бухарин оставался опасным идеологическим противником. Против него нужен был сильный козырь, и тут Сталину помогли троцкисты, которые распространили запись разговора Бухарина с Каменевым. 27 января Каменев подтвердил, что это именно его запись. Бухарин был уличен в тяжком партийном преступлении — попытках создать фракционный блок против Сталина. При этом гласности были преданы его резкие высказывания о Сталине и других членах Политбюро "за глаза", что выглядело очень некрасиво.

Листовка была разослана членам Политбюро и Президиума ЦКК к их совместному заседанию 30 января 1929 г. На нем от Бухарина потребовали объяснений. 30 января 1929 г. он зачитал на заседании Центральной контрольной комиссии свое заявление, в котором назвал запись Каменева с комментариями троцкистов "гнусной и провокационной прокламацией". Однако ему пришлось признать не только сам факт встречи, но и подлинность зафиксированных Каменевым слов. Бухарин утверждал, что эти фразы вырваны из контекста, и поэтому их смысл искажен. Он признал встречу с Каменевым ошибкой и отверг обвинения во фракционной деятельности: "У меня нет разногласий с парией, т. е. с ее коллективной мыслью и волей, выраженных в официальных партийных резолюциях".

Бухарин перешел в контрнаступление, в свою очередь обвиняя Сталина в дезорганизации работы подведомственных правым организаций: "Картина яркая: в Правде - два политкома, в ВЦСПС - двоецентрие", в Коминтерне - предварительная политическая дискредитация… Документ - вернее, его рассылка и т.д. - уничтожает все и всяческие сомнения и колебания. В то же время трудности, стоящие перед страной, настолько велики, что прямым преступлением является трата времени и сил на внутреннюю верхушечную борьбу. Никто не загонит меня на путь фракционной борьбы, какие бы усилия ни прилагались к этому".

Однако обсуждение документа Каменева и заявления Бухарина складывалось не в пользу "правых". Многие лидеры партии были чисто по-человечески обижены. Так, Орджоникидзе, прочитав в документе слова о себе, говорил: "Как неприлично, как некрасиво лгать на товарищей".

Для изучения троцкистской прокламации была создана комиссия ЦКК, в которую включили и Бухарина. Но на заседание комиссии его не позвали, а предложили внести свои поправки в подготовленный Сталиным проект решения по этому делу. Встреча Бухарина и Каменева была названа "фракционными переговорами", что считалось большим прегрешением перед партией. Бухарин не соглашался с этим, тем более, что "проект резолюции неоднократно ставит рядом т. Сталина и партию как равновеликие величины, или же прямо заменяет тов. Сталина Центральным Комитетом, а ЦК - тов. Сталиным. На этом "смешении" сроится обвинение тов. Бухарина в нападении на ЦК", — говорилось в обращении Бухарина, Рыкова и Томского 9 февраля. Действительно, Бухарин критикует Сталина, а не Политбюро и ЦК, решения которых вырабатывались при их участии.

В заявлении 9 февраля трое правых членов Политбюро не ограничились защитой Бухарина, а критиковали Сталина за то, что он "протаскивает лозунг дани" (то есть насильственного изъятия хлеба у крестьян), что приведет к новым трудностям в заготовках хлеба. Выступая против отсечения от руководства тех, кто не согласен с большинством, трое правых призывали к примирению.

Резолюция ЦКК осудила поведение Бухарина "как акт фракционный" и "противоречащий к тому же элементарным требованиям добросовестности и простой порядочности". Призывы Бухарина к внутрипартийной демократии неотличимы от программы Троцкого, а протесты против контроля за работой "правых" со стороны ЦК ведут к превращению партии в "бесформенный конгломерат, состоящий из феодальных княжеств, в числе которых мы имели бы княжество "Правда", княжество ВЦСПС, княжество секретариат ИККИ, княжество НКПС, княжество ВСНХ и т.д. и т.п. Это означало бы распад единой партии и торжество "партийного феодализма"".

Таким образом, "правый уклон" потерпел важнейшее организационное поражение. Пока ни партия, ни мир не знали об этом, потому что постановление ЦКК оставалось закрытым. Но уже после апрельского пленума ЦК, где Бухарин потерпит и идейно-политическое поражение, прегрешения "правого уклона" и лично Бухарина будут обнародованы, чтобы закрепить победу Сталина.

Александр Шубин

Александр Шубин

Лилия Антипова (Перевод)